Шпаргалка по "Международному праву"

Второй существенной новеллой в  сфере отечественного коллизионно-правового  регулирования наследственных отношений  является специальная норма, содержащаяся в абзаце втором п. 1 ст. 1224 ГК, посвященная  наследованию недвижимого имущества, в том числе того, которое внесено  в государственный реестр в Российской Федерации. В первом случае компетентным правопорядком будет правопорядок страны, в которой имущество находится, во втором – российское право. Появление  данной нормы в нашем законодательстве позволяет говорить об изменении  концепции коллизионно-правового  регулирования в отечественном  праве, ибо налицо дифференциация регулирования  в зависимости от вида (категории) вещей – движимых и недвижимых (равно как и приравненных к  последним). Иными словами, вместо исходного  начала единства наследственной массы  и применения соответственно общего коллизионного принципа к наследованию, за исключением привязки односторонней  коллизионной нормы к праву СССР (в дальнейшем РСФСР и РФ) в  особых случаях местонахождения  строений на указанной территории, ныне нужно вести речь о двух самостоятельных  статутах наследования применительно  к разным частям наследственной массы (см. выше). Как видно из предшествующего  изложения, речь идет о коллизионных правилах, отличающихся друг от друга  как по объему (и, как следствие  этого, по кругу регулируемых отношений), так и по формулам прикрепления. Подобные ситуации имеют место в  российской нотариальной практике.

В результате супружеской ссоры  был убит гражданин России Р., постоянно  проживавший в пригороде Женевы. К нотариусу г. Москвы К. обратилась гражданка России П., действующая  в интересах своего несовершеннолетнего  сына, который, согласно свидетельству  о рождении, является сыном наследодателя  и гражданки П., рожденным вне  брака. В состав наследственного  имущества входит квартира в г. Москве, дом в г. Женева, вклады в российском и швейцарском банках. В данном случае российский нотариус должен применить  к наследованию недвижимости российское и швейцарское право[30]. Из приведенного казуса легко увидеть, что действие единой привязки lex rei sitae задействовало несколько правопорядков – статут наследования недвижимости «распался».

Ранее действовавшее регулирование (ст. 567 ГК 1964 г.) также дифференцировало коллизионно-правовую регламентацию  наследования в зависимости от состава  наследственного имущества, однако в данном правиле речь шла не о  недвижимом имуществе, а о «строениях, находящихся в СССР». При этом порядок их перехода по наследству определялся советским правом. Подобный подход объяснялся, во-первых, тем, что  до принятия Основ ГЗ Союза ССР  и республик 1991 г. и части первой ГК РФ нашему праву не было известно деление вещей на движимые и недвижимые. В то же время, определяя понятие  «строение», доктрина исходила из того, что «законодательство, говоря о  строениях, имеет в виду не всякую постройку, не временно возведенную  для преходящих целей, а лишь прочно связанную с земельным участком», которая образует «хозяйственно  и технически единое целое с земельным  участком»[31]. Таким образом, конституирующим признаком строения выступало не простое возведение какой-либо конструкции на земельном участке, но неразрывная ее связь с землей, что в свою очередь выступает в качестве основной характеристики недвижимого имущества вообще. В связи с этим в п. 3 ст. 169 Основ речь шла уже о «строениях и другом недвижимом имуществе». В дальнейшем понятие недвижимого имущества получило в нашем гражданском законодательстве легальное закрепление. К недвижимости стали относить не только здания и сооружения – «строения», но и земельные участки, участки недр, обособленные водные объекты, многолетние насаждения, а также те объекты, которые подлежат государственной регистрации (воздушные и морские суда, суда внутреннего плавания, космические объекты), и иные объекты, отнесенные законом к недвижимому имуществу (п.1 ст. 130 ГК). Ныне действующее коллизионное право, следуя данным положениям ГК и учитывая расширение круга объектов, входящих в состав наследства, говорит именно о «наследовании недвижимости».

Во-вторых, законодатель понимал, что  распространение отечественного закона на наследование недвижимостей, находящихся  за границей, пребывает в явном  противоречии с устойчивой с древнейших времен практикой коллизионного  регулирования, построенной по принципу прикрепления к закону места нахождения вещи. Тем не менее, привязка в ГК 1964 г. и Основах ГЗ наследования строений и иной недвижимости, находящейся  в СССР, к советскому праву не имела в литературе однозначного толкования. В частности, А.А. Рубанов  считал, что «когда наследодатель  постоянно проживал за границей, отношения  по наследованию регулируются иностранным  законом, за исключением отношений  по наследованию строений, к которым  применяется советское право. В  то же время, если наследодатель постоянно  проживал в СССР, но имел строение за границей, наследование целиком регулируется советским правом»[32]. Противоположной точки зрения придерживался Л.А. Лунц, полагая, что норму о наследовании строений следует квалифицировать «как частный вывод из принципа, по которому наследование в недвижимости подчинено закону ее местонахождения. При таком толковании принцип местонахождения недвижимости применяется также и к случаям, когда недвижимость находится за рубежом»[33]. Как видно из текста абзаца второго п. 1 ст. 1224 ГК, законодатель воспринял позицию Л.А. Лунца, заменив одностороннюю коллизионную норму двусторонней и прикрепив регулирование наследования недвижимости к праву страны, в которой недвижимость находится. По этому же праву будет осуществляться соответствующая квалификация имущества (п. 2. ст. 1205 ГК).

Для особой разновидности недвижимости – объектов, внесенных в государственный  реестр в Российской Федерации, - установлена  привязка к российскому праву. Эта  норма является новеллой. В ней  речь идет о таком имуществе, которое  квалифицируется как недвижимое не в силу прочной связи с землей, а по юридическому критерию – в  силу прямого указания закона. Сюда относятся, например, морские суда, которые в соответствии со ст. 33 Кодекса торгового мореплавания РФ (КТМ) подлежат регистрации в специальном реестре. Прикреплять наследование данных объектов к правопорядку страны их фактического нахождения нецелесообразно, так как они способны и специально предназначены для перемещения в пространстве, в том числе из одной страны в другую. В силу этого единственным фактором, определяющим правовую связь судна с какой-либо национальной правовой системой, является внесение его в специальный реестр.

Остается неясным, подлежит ли рассматриваемое  правило расширительному толкованию для целей формирования общего принципа применения закона места государственной  регистрации (места внесения в реестр – lex chartae sitae) к отношениям по наследованию, например, морских, речных и воздушных  судов. На поставленный вопрос должна ответить правоприменительная практика[34]. Вместе с тем, пожалуй, уместно поставить ту же задачу и перед законодателем, который должен будет учесть и результаты последней, и научные разработки в этом направлении. В связи с этим необходимо подчеркнуть, что в рассматриваемой части нового российского регулирования наследственных отношений существуют и иные несовершенства, которые неизбежно потребуют своего устранения.

Например, вышеприведенные специальные  положения формируют одностороннюю  привязку регулирования отношений  по наследованию к праву РФ в случаях  наличия имущества, внесенного в  реестр Российской Федерации. Как быть, если речь идет о внесении в реестр акций или иных ценных бумаг, причем в иностранные реестры? Идет ли речь только о государственных реестрах или также имеются в виду и  реестры субъектов частного права (скажем, корпоративных образований)? Это становится особенно важным, в  частности, в свете того, что недавние изменения в законодательстве России о ценных бумагах обусловили распространение  ценных бумаг в бездокументарной форме[35]. Кроме того, предусмотрены ценные бумаги иностранных эмитентов (п. 31 ст. 1 Закона № 185-ФЗ). Закономерно, что перечисленные обстоятельства не замедлят сказаться и в области наследственных отношений.

Характеризуя действующее российское регулирование так называемого  «трансграничного наследования», т.е. наследственных отношений международного характера, необходимо указать еще  на ряд важных обстоятельств.

Не вызывает сомнений тот факт, что при конструировании соответствующих  коллизионно-правовых предписаний  законодателю необходимо исходить из сущности общественных отношений, подвергаемых регламентации. Представляется, что  таковая не может дифференцироваться в зависимости от того, идет ли речь о чисто «внутренних» отношениях или же об отношениях, выходящих  за пределы юрисдикции одного государства. Наследование – всегда наследование. И если оно квалифицируется как  универсальное правопреемство, как  об этом говорилось выше, то это указывает  на использование определенных подходов к пониманию сути того социального  явления, которое подпадает юридическому регулированию. При этом не имеет  значения, о какой его разновидности  идет речь – о материальных нормах внутригосударственного гражданского законодательства или о национальных коллизионных нормах МЧП.

Если рассмотреть предписания  п. 1 ст. 1224 ГК с указанных позиций, то можно прийти к выводу, что  содержащиеся в них решения не вполне соответствуют той юридической  квалификации, которая осуществлена законодателем в ст.ст. 1110 и 1112 ГК. Анализируемые коллизионные нормы  не только ставят перед правоприменительными органами ряд упомянутых выше проблем, связанных с возможной «полистатутностью» наследования. Фактически они лишают наследство таких его важнейших  характеристик, как единство и целостность, что, в свою очередь означает утрату наследственным правопреемством свойств  универсальности. В итоге становится очевидным, что те правоположения, которые  призваны носить «сквозной», принципиальный характер для регулирования наследственных отношений как таковых, на деле оказываются не в состоянии осуществить свою регламентирующую функцию надлежащим образом, если наследственные отношения имеют международный характер.

Избежать отмеченных негативных последствий  можно было бы в том случае, если использовать для целей регулирования  отношений по наследованию единую коллизионную привязку. Нормативная практика и  доктрина разных государств в качестве таковой выдвигают, например, гражданство  или домицилий наследодателя  на момент смерти, место его обычного проживания[36]. Проблема определения того, какой из приведенных критериев либо их сочетание являются предпочтительными для целей прикрепления к ним статута наследования, должна составить самостоятельный предмет научного исследования, что не входит в рамки настоящей статьи. Поэтому в рамках нашего исследования представляется целесообразным ограничиться следующим соображением: построение системы коллизионно-правового регулирования наследственных отношений на основе дифференциации имущества на движимости и недвижимости не может считаться в полной мере адекватным, как с точки зрения прикладной, так и в свете природы регулируемых отношений.

Во-первых, подчинение движимостей  и недвижимостей разным статутам нередко порождает необходимость  «поиска компромисса» между несколькими  правопорядками, претендующими на регулирование. Как показывает практика, в том  числе зарубежная, решение данного  вопроса отнюдь не является простым. Нередко ситуация складывается так, что из нескольких наследственных статутов, которые в силу действия коллизионных норм должны были совместно участвовать  в регламентации соответствующих  отношений, «реально действующим» оказывался только один. В качестве иллюстраций  можно указать на одно из решений  Палаты Лордов, вынесенных еще в XIX в.

В деле Balfour v. Scott лицо, домицилированное в Англии умерло без завещания, оставив  недвижимое имущество в Шотландии. Наследником был один из потомков умершего, который претендовал также  на часть движимого имущества. В  отношении данного притязания было выдвинуто возражение о том, что  в соответствии с правом Шотландии  данный наследник не имеет доли в  движимом имуществе кроме как  при условии объединения все  наследственной массы и дальнейшего  ее раздела. Тем не менее, наследник  получил причитающееся ему имущество, так как было применено английское право, а не шотландское. Как видим, невозможность для наследника претендовать на часть движимого имущества  не последовала за ним в Англию, и движимое имущество было распределено таким образом, как если бы недвижимость находилась в Англии. Таким образом, не приходится говорить о совместном действии двух правопорядков – напротив, компетентным был признан только один из них[37].

Во-вторых, представляется, что единый принцип установления наследственного  статута в максимальной степени  отвечает сущности наследования как successio in universum. В зарубежной доктрине в середине прошлого столетия даже высказывалось мнение, что он является следствием такого понимания посмертного перехода имущества к другим лицам[38].

Коллизионные вопросы завещательной  дееспособности и формы завещания. Одной из ключевых форм и оснований  перехода прав и распоряжения имуществом при наследовании выступает институт завещания. В том случае, если наследственные отношения связаны с правопорядком  нескольких государств, перед соответствующими компетентными органами с неизбежностью  встают вопросы о том, удовлетворяет  ли завещательное распоряжение материальным требованиям по его составлению, составлено ли оно в надлежащей форме  дееспособным лицом, не нарушает ли оно  норм публичного порядка данной страны. При этом вопросы действительности завещания по существу относятся  к сфере действия наследственного  статута. Что же касается его формальной действительности и завещательной  дееспособности, то этот аспект зачастую подвергается специальному регулированию, выходя за рамки как наследственного статута, так и личного закона завещателя. Не является исключением в этом плане и российское право.

Согласно п. 2 ст. 1224 ГК, способность  лица к составлению и отмене завещания, в том числе в отношении  недвижимого имущества, а также  форма такого завещания или акта его отмены определяются по праву  страны, где завещатель имел место  жительства в момент составления  такого завещания или акта; однако завещание или его отмена не могут  быть признаны недействительными вследствие несоблюдения формы, если она удовлетворяет  требованиям права места составления  завещания или акта его отмены либо требованиям российского права. Как видим, привязка данной нормы  отличается от привязки общего коллизионного  правила, определяющего наследственный статут. Анализируемое правило отличается и от ранее действовавшего регулирования (пп. 2, 3 ст.169 Основ ГЗ), причем сразу  по нескольким направлениям.

Во-первых, предшествовавшая регламентация  различала статут завещательной  дееспособности и формы завещания  в зависимости от того, какое имущество  передавалось в силу соответствующего распоряжения, – движимое либо строения и другое недвижимое имущество, находящееся  в СССР. В первом случае компетентным правопорядком признавалось право  страны, на территории которой завещатель имел постоянное место жительства в  момент составления завещания или  акта его отмены; при этом завещание  или акт его отмены не могли  быть признаны недействительными вследствие несоблюдения формы, если она удовлетворяла  требованиям места составления  такого завещания или акта либо требованиям  советского права. Во втором случае применялось  право места нахождения недвижимости. Ныне действующее право не придает  юридического значения составу наследственной массы для целей определения  завещательной дееспособности и  формальной действительности завещательного распоряжения или акта его отмены.