Философия свободного духа

 

В его оценке истории человека и человеческого общества есть глубокая и страшная правда. И мало кто, как  Бердяев, умел показать несовершенство всех земных человеческих свершений. Для  Бердяева человек призван к творчеству, но всякое творчество есть всегда с  неизбежностью неудача, ибо оно  ведет к объективации, которая  есть для Бердяева смерть духа.

 

Мы не будем с ним  спорить только потому, что наша задача в первую очередь информировать  и только во вторую критиковать. Поэтому  лучше проиллюстрируем бердяевское учение об объективации страницами, которые он написал о "буржуазности", оговорившись, конечно, что понятие "буржуазности" есть для Бердяева выражение процесса объективации в общественной жизни, что бердяевская категория "буржуазности" не категория социологическая, но категория духовная. Вот эти страницы:

 

"Зло в человеческой  жизни наиболее беспокойно и  наиболее жутко не тогда, когда  оно видно и бьет в глаза,  а тогда, когда оно прикрыто  ложью и обманом, когда оно  соблазняет ложным добром. Большая  часть зла в мире принимает  обличие добра. 'Добро' слишком  часто бывает злом. Таким злом  бывало и христианское добро.  С этим связано фарисейство,  законничество, лицемерие, условная возвышенная риторика и кристаллизация добра в буржуазности, способность оплотняться в буржуазности. ...Христианство, спиритуализм, социализм, революция - все оборачивается царством буржуазности, все переходит в это царство. Буржуазность есть прекращение творческого духа, угасание и охлаждение огня. Буржуазность пользуется творческим движением духа. Нет ни одного великого символа прошлого, которым она не пользовалась для своих целей. Буржуазность не верит в мир невидимых вещей и не принимает риска, которым сопровождается связывание своей судьбы с этим миром. Буржуазность верит в мир только видимых вещей, лишь с ним связывает свою судьбу, лишь его устраивает и закрепляет. Буржуазность превратила христианство охранительную видимую вещь. Буржуазность боится всего, что не дает гарантии, что может быть проблематическим. Буржуазность есть всегда страх, что гарантированное и спокойное существование может быть нарушено. Существует специально для буржуа выработанная духовность, хотя духовность эти совсем не духовна. Огромная литература, облитая розовой водой и постным маслом, написана для успокоения буржуа. Царство буржуазности и есть царство мира сего. Все притягивается к этому царству... Это случилось прежде всего с самим христианством, в этом трагизм его исторической судьбы. Ценностями духа и духовностью пользовались для укрепления царства буржуазности. Духовным называли законнический, нормативный порядок жизни, от которой всякий дух отлетел. Все революционные движения мира, антибуржуазные по своим истокам, опрокинув старое царство буржуазности, потом создавали новое царство буржуазности. Французская революция создала буржуазный капиталистический мир, и новое царство буржуазности будет создано революцией социальной и коммунистической...

 

...Буржуазность стоит  под символом денег, которые  властвуют над жизнью, и под  символом положения в обществе. Социализм хочет победить и  отвергнуть власть денег, поставить  жизнь не под символ денег,  а под символ труда. В этом  его правда. Но деньги есть  символ князя мира сего и  в буржуазности социалистической  этот символ, вероятно, появится  в новой форме, и человеке  будет снова оцениваться по  своему положению в обществе. Буржуазность защищает добродетели,  принципы, идеи отечества, семьи,  собственности, церкви, государства,  морали и т.д. Она может защищать  идею свободы, равенства и братства. Но это и есть самое страшное  проявление мирового зла, - ложь, подмена. Диавол - лжец. Отрицание  духа может принять формы защиты  духа, безбожие может принять  формы благочестия, надругательство  над свободой и равенством  принять формы защиты свободы  и равенства. 'Идеи', 'принципы' могут  быть большим злом, чем вожделения  и непосредственные инстинкты...

 

...На этой почве революции  становятся буржуазными, коммунизм  перерождается в царство буржуазности. На этой почве торжества при  помощи силы и охранения, при  помощи лжи христианство стало  буржуазным. Царство буржуазности  противоположно царству духа  и духовности, очищенной от всякой  утилитарности, от всякого социального  приспособления. Буржуазности противоположна искренность, подлинность, причастность к оригинальному источнику жизни. Буржуазность социального происхождения, она всегда означает господство общества над человеком, над неповторимой, оригинальной, единственной человеческой личностью, тиранию общественного мнения и общественных нравов".

 

"Буржуазность" в описании  Бердяева служит ему как бы  символом объективации в том  дурном смысле слова, который  он вкладывает в это понятие.  Бердяевская "буржуазность" несовместима с бердяевским "духом". В том стиле рисунка без полутонов и теней, черным и белым, как только и любит и умеет рисовать Бердяев, это т оправданно как прием и верно по существу. Яркость противоположения помогает понять существо и того и другого. А то, что Бердяев еще в двадцатых годах писал о коммунизме - "и новое царство буржуазности будет создано революцией социальной и коммунистической", - куда точнее термидорианских теорий Троцкого. Фарисейская буржуазность сегодняшних руководителей КПСС видна всякому, но говорить о ней 40 лет назад в эпоху Пролеткульта, Лефа, комсомольских субботников, борьбы за ленинское наследство и подготовки к первой пятилетке мог только человек профетического склада. Бердяев был таким человеком.

 

Слова апостола Павла "дух  дышит, где хочет" можно было бы поставить эпиграфом к бердяевской философии духа. Это и так, и не так. Потому что, не сомневаясь в том, что Бердяев хотел описать именно павловский дух, невозможно признать, что это ему удалось.

 

Ибо неверно, что "огненный творческий дух не может себя узнать в своих продуктах, в своих  книгах, теориях, системах, художественных произведениях, институтах". Может, и узнает. И узнает не только потому, что слова апостола надо понимать буквально, не только потому, что дух  может захотеть и проявиться даже и в самой дурной буржуазности, но еще и потому, что объективация, воплощение, введение духа и замысла  в конкретный предмет не только трагедия, но и смысл творчества.

 

[Ранний Бердяев] [Содержание] [НТС] [Библиотека НТС] [Солидаризм] [Библиотечка солидариста] [Термины] [Бердяев о Достоевско

 

 

 

 

Константин Ковалев-Случевский

 

«Русская идея» кающегося  аристократа

 

Н.А. Бердяев

 

 

 

Несколько неожиданно назвал известного русского философа профессор  колледжа Св. Антония в Оксфорде Ричард Киндерслей, когда мы познакомились с ним (в 1989 году), и он подарил мне одну из своих многочисленных книг, посвященных русской истории начала XX века, в данном случае – о П.Б. Струве. Там же, еще в Оксфорде, я с нетерпением открыл раздел книги, озаглавленный «Berdiaev», и в добавление к услышанному, прочитал: «Если Булгаков (отец Сергий Булгаков — известный богослов и мыслитель, профессор многих российских и европейских университетов. — К.К-С.), сын священника и семинарист, представлял традиционный тип русского радикально настроенного интеллигента, то Николай Александрович Бердяев представлял другой: кающегося дворянина»...  

 

 

 

 

 

 Н.А. Бердяев

 

 

В самом деле, казалось, ему  было за что каяться. В первую очередь  — происхождение. Легальный марксист на заре века, да к тому же из богатых  аристократов. Революционер с автобиографией, ведущей свое начало из древних русских  дворянских родов, татарской знати  и графского французского рода Шуазель. Повадки его всегда были «узнаваемы», привычки — неисправимы. Борис Зайцев описал свою первую встречу с Бердяевым так: «...Большая комната, вроде гостиной, в кресле сидит красивый человек с темными кудрями, горячо разглагольствующий, и по временам (нервный тик) широко раскрывает рот, высовывает язык. Никогда ни у кого больше не видал я такого... Бердяев был щеголеват, носил галстуки бабочкой, веселых цветов, говорил много, пылко... В общем, облик выдающийся»1.

 

Каяться ему приходилось  и за изменения в своем миросозерцании. Первоначально с марксистского  на глубоко религиозный, или, как  это принято у нас говорить, — философско-идеалистический. А  под конец жизни — напротив, за чрезмерное увлечение Советами, почему и отвернулась от него значительная часть русской эмиграции...

 

 

 

Родился он в Киеве, а скончался  — в предместье Парижа. Переезд  из родины в далекие края длился у Бердяева всю жизнь. Он не стремился  уезжать из России. В 1922 году он был  выслан за ее пределы вместе с некоторыми деятелями науки и культуры. Но его «вторжение» на Запад началось значительно ранее. Основоположник некоторых постулатов персонализма и экзистенциализма, он уже нашептывал свои идеи многим европейским мыслителям, хотели ли они этого или нет. Его  негромкий голос, раздававшийся  со страниц газет и журналов российских столиц, его первые книги поразили многих. «Смысл творчества» вообще заставил кое-кого призадуматься об истоках и назначении человеческого  бытия в эпоху революционного переустройства мира и в преддверии военных потрясений, каких еще  не видывала цивилизация.

 

Наиболее знаменательным событием для него и для многих его друзей и единомышленников стал его переход, вернее, возвращение  к Православию. «До самого семнадцатого года оставался он вольным философом  и публицистом, — писал Н. Зернов в своей книге «Русское религиозное  возрождение XX века», — самобытным и радикальным, но неуклонно идущим к Православию... Его возврат в  Церковь тоже волновал русскую интеллигенцию, считавшую его «своим», несмотря на то, что он не был типичным интеллигентом. Его обращение имело значение не только для России, но и для  всего западного мира»2.

 

Это свое обращение он аргументировано  объяснял на страницах сборников  «Проблемы идеализма», «Вехи», «Из  глубины».

 

«В эпоху кризиса интеллигенции  и сознания своих ошибок, в эпоху  переоценки старых идеологий необходимо остановиться и на нашем отношении  к философии», — так начинал  он свою статью «Философская истина и  интеллигентская правда» в сборнике «Вехи» (1909). А заканчивал он ее словами: «Мы освободимся от внешнего гнета  лишь тогда, когда освободимся от внутреннего рабства, т. е. возложим на себя ответственность и перестанем во всем винить внешние силы. Тогда  народится новая душа интеллигенции». Так Бердяев еще раз обратил  внимание на важнейшую роль непосредственно  личности в установлении и обновлении общественной жизни в России.

 

Первая мировая война  пробудила в нем поразительную  энергию. В 1915—1916 годах, можно сказать, выявился во всей своей силе Бердяев-публицист. Именно в это время он окончательно находит свой стиль — неповторимый, узнаваемый сразу же, лишь только стоит  раскрыть его книгу или прочитать  статью в журнале. Стиль энергический, немного напряженный, в чем-то повторительный, убеждающий, эмоциональный, очень личностный. Неизвестно, чего больше в трудах Бердяева — философии или художественной публицистики. Видимо, и то и то в  одинаковой мере присуще ему, а потому и получил он определение «философский публицист».

 

«Вопросы философии и  психологии», «Биржевые ведомости», «Русская мысль», «Утро России», «Христианская  мысль», «Труды и дни», «Русская свобода» — эти издания были буквально  заполонены статьями Бердяева. Кроме  того, он еще пишет книги, философские  работы большого объема.

 

А затем наступили годы коренных и необратимых перемен...

 

 

 

 

 Февральская революция  1917 года была в самом разгаре.  Москва бурлила. Слухи и разговоры  возбуждали население. Среди них  — самый главный — в Петербурге  происходит переворот. Толпы людей  двигались по улицам. Направление  было единым — Центр, Кремль. Словно бы там, на древнем  месте сходок и вечевых споров, у Соборной площади или на  площади Красной и должно было  бы решиться нечто очень важное, умопомрачительное, предощущаемое  до невероятия.

 

Одна из людских колонн продвигалась к Манежу. Окружив площадь, гудящая и шевелящаяся масса  угрожающе сдвигалась в сторону  приготовившихся стрелять правительственных  войск.

 

Казалось, «чиркни» какая-то сумасшедшая, нечеловеческая «спичка», и произойдет вспышка адского  пламени, пожирающего душевную веру и надежду в еще большем  масштабе, нежели двенадцать лет назад, в январе 1905-го.

 

Но от толпы вдруг отделился  небольшого роста человек и храбро подбежал к офицеру, командовавшему войсками. Он стал говорить, громко, захлебываясь от волнения. Он почти кричал, призывая солдат не открывать огонь, ибо это  пролитие крови будет поистине чудовищным, бессмысленным. Он стоял между толпой и солдатами.

 

Две массы угрожающе сдвигались.

 

Но солдаты так и  не сделали ни единого выстрела...

 

 

 

...Время минуло. Одна революция  сменилась другой. Было множество  всяческих жизненных перипетий.  И почти забылось это «маленькое»  событие, не упомянутое даже  в автобиографической книге «Самопознание»  русским эмигрантом в Париже Николаем Александровичем Бердяевым. Именно он и был тем смельчаком, в какой-то мере способствовавшим предотвращению бойни на Манежной площади.

 

 

 

Обычный рассказ о биографии  человека подразумевает схему: «Известный русский философ Н.А. Бердяев родился... жил... думал... эмигрировал... скончался...»  При всем желании миновать подобное неизбежное течение биографического  «жанра» будет трудно, потому имеет  смысл кратко проставить основные вехи его жизненного пути — пути не из «ряда вон», но все же весьма показательного.

 

Год рождения — 1874-й.

 

Год сей ничем выдающимся для России отмечен не был.

 

Семья, где рос будущий  философ, была, как мы уже говорили, непростая — из знатного дворянского  рода. По отцу — Александру Михайловичу  Бердяеву — он имел предков русских, выходцев из Польши и из рода Бахметьевых  — потомков татарских князей. По матери — Александре Сергеевне, урожденной Кудашевой, он также имел русское  и татарское княжеское происхождения  и являлся потомком именитых в  истории родов — Потоцких, Мнишек, и даже был потомком французского короля Луи VI. Портрет прабабушки, о которой в семье рассказывались легенды и которая увлекалась сектантскими религиозными идеями, своеобразным талисманом висел позднее в кабинете Бердяева.