Эволюция взглядов на якобинскую диктатуру в советской (российской) историографии в конце XX – начале XXI веков

Снова возвращаясь к проблеме террора, нужно обратить внимание на статью, написанную в 2006 году С.Ф. Блуменау⁷⁷, где прослеживаются попытки уйти от «теории обстоятельств». Автор дает свое отношение к труду французского исследователя «ревизионистского»  направления П. Генифе⁷⁸, который занимается исследованием данной проблемы. По мнению Блуменау, французский исследователь выстроил оригинальную концепцию террора, которая поможет отечественным историкам избавиться от сложившихся стереотипов террора. (По мнению П. Генифе, именно борьба за власть между революционными деятелями вела  к нагнетанию террора, к государственному насилию а, угрозы революции, исходившие от внешних и внутренних врагов, преувеличены, т.е. не соглашается с «теорией обстоятельств»). В статьи Блуменау достаточно подробно проанализировал основные мысли французского историка. Отмечается, что Генифе отделяет террор, как от народного насилия, так и от управления посредством чрезвычайных законов.  Террор носит спланированный, а не стихийный характер. Он осуществлялся государством, а не толпами. Гораздо труднее отличить террор от чрезвычайных законов, принимаемых в тяжелые времена. При всей своей суровости последние карают за конкретные преступления, террор же направляется против людей за их принадлежность к той или иной категории населения, по Гениффе. К террору прибегает меньшинство, чтобы захватить или удержать власть. Обращаясь к главному вопросу – о причинах террора, выступает против «теории обстоятельств», так как она опровергается фактами и хронологией. Он замечает, что нельзя проводить прямую причинно-следственную связь обстоятельств с террором: между ними стояли люди принимавшие решения. К террору приводили не сами по себе обстоятельства, а действия революционеров. Революционеры были полны решимости, сокрушить все препятствия на пути претворения своих идеалов в жизнь, террор становился практически неизбежным. Участники политического процесса не принимали идейного плюрализма, раздражались по поводу партийных и фракционных разногласий, проявляя нетерпимость к оппонентам. Решение того или иного вопроса не обсуждалось, оно являлось единственно верное, любое несогласие с ним рассматривалось как злонамеренность, отсюда и следовали лишь обвинения в предательстве и преступлении. Наличие группировок и острое соперничество между ними, стремление каждой из групп захватить политическое пространство целиком. Все это являлось благодатной почвой для террора. 

С.Ф. Блуменау выразил и  несогласие с некоторыми суждениями историка, например: взгляд на робеспьеристскую идеологию, как на демагогический прием для сохранения и усиления террора кажется ему не убедительным.

И Чудинов и Бовыкин, примерно, одинаково рассуждают о направленности террора. Чудинов полагает, что террор был единственным средством удержать власть и, следовательно, он направлен на то, что бы соответствовать этому, главным образом на тех, кто препятствует данной цели. Генифе прямо называет террор средством политической борьбы. Причины возникновения террора различаются у вышеназванных авторов. Чудинов указывает на идеологические предпосылки появления террора, а французский историк среди причин выделяет борьбу за власть, невозможность компромисса, так как каждая группировка стремилась к единовластию.

С.Ф. Блуменау, оценивая суждения историков, призывает к тому, чтобы не распространять выводы касающееся Французской революции, на все европейские революции и стремиться к тому, чтобы учитывать все множество различных факторов при рассмотрении такого явления как террор.

В 2000-е российские истории отдают предпочтение также изучению и пересмотру советской концепции свержения якобинской диктатуры и места якобинской диктатуры в периодизации. Среди современных отечественных историков этой теме посвятил  статью Д.Ю. Бовыкин «Термидор, или миф о конце революции»⁷⁹. Историк цитирует авторов, которые выражали распространенную в то время точку зрения на события 9 термидора. Если в советской историографии ответ на свержения якобинцев был однозначным, с яркой выраженной тенденцией предлагать жестко-оценочную периодизацию революции, выделяя при этом ее восходящую (заканчивающуюся 9 термидора) и нисходящую линии, то с изменением политической и идеологической ситуации в нашей стране в конце XX века стали меняться и оценки этих процессов. Пересмотром прежних концепций стал отказ от восприятия Термидора как времени контрреволюции. «Итак, ушел в прошлое миф о том, что концом революции было падение Якобинской диктатуры. В настоящее время ее завершением в отечественной историографии считается Термидор и последовавшая за ним Директория. Но хотя сейчас практически никто не оспаривает, что Термидор являлся неотъемлемой частью революции, традиционное для советской историографии представление о нем как о ее «нисходящей линии» практически постоянно встречается в обобщающих трудах и учебной литературе. Иными словами, один миф о конце революции уступил место другому»⁸⁰.

В статье Бовыкин высказывает мысль о том, что тезис контрреволюционности переворота 9 термидора неправилен. Данный миф начинает свою историю с искажения слова – «реакция», которое быстро приобретает отрицательный оттенок, утверждает автор. Он не оспаривает тот факт, что Термидор действительно отменил многие установления якобинской диктатуры, но это не свидетельствует о его пагубности, контрреволюционности. Бовыкин раскладывает феномен Термидорианской реакции на составляющие (политическая реакция, террор, идеологическая реакция и изменении нравов, личные качества термидорианцев, социальная и экономическая реакция) для того, чтобы понять,  в чем видели и видят реакцию отечественные историки. Таким образом, по мысли самого Бовыкина, «термидор не стал ни отрицанием 1793 года, ни возвращением в чистом виде к 1789 году. Это время синтеза, переосмысления. Это время когда, когда революционеры имеют лишь одно желание – закончить, наконец, Революцию. Но закончить ее не контрреволюцией, не возвращением к прошлому, а созиданием и стабильностью»⁸¹.

Затрагивая вопрос о «восходящей» и «исходящей» линиях революции, автор не стремится к оценочным суждениям, а лишь только к тому, что реально имело место. Отмечает, что в современной историографии революции в принципе пошатнулось господство принципа поступательного линейного движения. Складывается представление о многомерности исторического процесса, вбирающего явления противоположной направленности, включая такие, что не поддаются однозначному истолкованию с точки зрения социального прогресса. Выражает согласие, с точкой зрения С.Ф. Блуменау, утверждавшего, что называть, как делали в нашей стране раньше, якобинское время вершиной революции не приходится. Так как, по его мнению, наиболее радикальное реформирование жизни общества происходило впервые годы революции, и справедливо было бы считать именно этот период самым значимым.

Конечно, возникает вопрос о критериях, который не избежать; какой критерий должен быть положен в основу этих оценок: «разрушения», «требований момента» или «созидания»? Бовыкин считает, что «если же отталкиваться от того, что высшая форма организации революционной власти - революционно-демократическая диктатура - оправдала себя и доказала свои преимущества в ходе гражданской войны, то это трудно оспорить, даже если не вспоминать о том, что восстание 31 мая - 2 июня 1793 года, которое привело к власти якобинцев, развязало новый виток этой войны. Однако при такой постановке проблемы придется признать, что и ее падение летом 1794 г. было, в известной степени, «закономерно», тогда как революция продолжила свое движение «вперед»»⁸².

«Немало вопросов возникает и если рассматривать якобинский период революции как «созидание», противопоставляя его при этом термидорианскому. Если же зайти с другой стороны и поставить вопрос о том, были ли в 1793-1794 гг. устранены причины революции, то фактически придется ответить на этот вопрос отрицательно, поскольку опять же и после падения якобинцев революция продолжалась»⁸³.

Таким образом, рассмотрев вопрос о свержении якобинской диктатуры, можно сказать о том, что произошедшее 9 термидора не было сплошным негативным явлением и возвращением, к порядкам, бывшим еще до революции. А, когда идет речь о свержении якобинской диктатуры, то подразумевается, скорее всего, просто смена одной власти другой, постаравшейся направить события в более спокойное русло. В статье отражен новый взгляд, о том, что это время синтеза и переосмысления.

Таким образом, не смотря на существенные изменения отечественной  историографии революции, изучении якобинского периода находится в стадии формирования  и задача преодоления накопившихся предрассудков и стереотипов сохраняется. Для ее решения было бы полезно изменить сам подход к ее исторической исследовательской продукции: читать работы историков не только для того, чтобы выяснить достигнутые результаты в исследовании той или иной проблемы, а попытаться понять, прежде всего, саму манеру исследователя писать историю с тем, чтобы нащупать пути о возможности нового исторического повествования. Судя по количеству работ в разработке проблем якобинского периода, нужна сейчас исследовательская и научно-критическая работа, раскованное мышление и постановка научных проблем, рассмотрение и давно поставленных проблем в новой системе научных координат.

Рассмотренные выше темы исследования создают особую ситуацию, как в вузовских, так и школьных современных учебниках. В научных кругах на сегодняшний день очень популярна идея плюрализма мнений и при таком подходе сложно прийти к единому мнению и общим выводам о якобинском периоде. Тогда возникает вопрос, какое же содержание отражается на страницах учебников?⁸⁴ Рассмотрим вузовские и школьные учебники, выделим плюсы и минусы современных учебников по Новой истории.

«Если брать высшую школу, то из-за отсутствия современных обобщающих работ по истории Революции учебники, в которых (полностью или частично) не воспроизводились бы традиционные советские концепции, можно пересчитать  по пальцам. Соответственно преподаватели  общего курса по новой истории  оказываются в значительной степени  дезориентированными. Это прослеживается по опубликованным и размещенным  в Интернете программам курсов по новой истории стран Европы и  Америки. В то время как изложение  сюжетов Английской и Американской революций почти не вызывает проблем, в целом ряде программ отмечается дискуссионный характер различных аспектов Французской революции. В них можно встретить такие тезисы, как «споры в исторической литературе о наличии или отсутствии феодализма во Франции перед революцией» (КГПУ), «проблема якобинской диктатуры в современной историографии» (РГУ), «дискуссии о периодизации, движущих силах, характере и итогах Французской революции в отечественной и зарубежной историографии» (КГПУ), «дискуссия в историографии о социальной природе, характере и историческом месте якобинского этапа» (ВГПУ) и другие»⁸⁵.

 «Однако ряд программ  по-прежнему наполнен старыми  штампами, не позволяющими говорить  о каком-либо новом прочтении  истории Революции»⁸⁶. 

 В средней школе  наблюдается иная тенденция, очевидны  сдвиги. В первую очередь они  касаются оценки Террора –  она резко поменялась с плюса  на минус. Теперь в учебниках  можно прочитать о «кровавом  терроре», «потоках крови», «бесстрашной девушке» Ш. Корде, о том, что «революционные трибуналы работали без передышки, кровь текла рекой». Наблюдается массовая тенденция авторов делать акцент на терроре, расписывая его красочно и эмоционально, причем, не приводя конкретных исторических фактов и цифр. В современных учебниках якобинская диктатура уже не является высшим этапом революции, а считается революционным государством, действующим против гражданского общества, с исключительно жестокой системой террора и массовыми казнями ни в чем не повинных людей. Причинами террора объявляются различные обстоятельства⁸⁷. Во многих учебниках пишется, что революционные трибуналы работали без передышки, кровь текла рекой, гильотина стала символом террора и всего якобинского правления. Указывается, что террор был главным средством удержания власти и достижения своих политических целей⁸⁸. В старших классах на террор делают акцент даже в большей степени, чем остальные, снова колоссальные масштабы революционного террора, якобинцы яростные сторонники его⁸⁹.

Складывается такое впечатление, что скоро в учебниках и  параграфах о якобинской диктатуре  будет идти речь только о терроре, как о жесточайшем явлении  в человеческой цивилизации с  нравственной точки зрения без подтверждения  конкретными историческими сведениями.

   «Однако от этого далеко до осмысления Террора. Лишь в одном учебнике (Ревякин А.В., Черных А.П. Новая история. 1500-1800. М., 2001. 7 класс.) удалось встретить совершенно новый для отечественной историографии тезис: Террор «ничего общего не имеет с правосудием. Цель террора – запугать врагов, парализовать их волю к сопротивлению». Но и здесь верная по сути мысль - «жертвами террора становились первые попавшиеся, ни в чем не повинные люди» - приходит в противоречие с рядом исторических реалий, в частности, с использованием Террора в рамках политической борьбы на местном и центральном уровнях»⁹⁰.

 Особенно привлекает  внимание авторов фигура Робеспьера. Настойчиво повторяется уже многие десятилетия кочующая из учебника в учебник фантазия, будто он был главой Комитета общественного спасения⁹¹, однако теперь для ряда авторов Робеспьер неразрывно связан с Террором и наделяется воистину демоническими чертами:  во Франции была установлена диктатура якобинцев, и страна погрузилась в пучину кровавой резни. Максимилиан Робеспьер мог удержать власть и управлять французами, только поставив их под угрозу немедленной смертной казни в случае малейшего неповиновения словом или делом; в ответ на убийство Марата «Робеспьер потопил французов в их собственной крови». Но все эти впечатляющие картины никак не проясняют, кем же был Робеспьер и что с ним стало.

Положительным моментом можно  выделить только, то, что отсутствует восхваления революции и появление в учебниках новых тенденций современных исследований. К минусам современных учебников по Новой истории можно отнести следующее: допущение ошибок при изложении материала, тенденция делать акцент на терроре, расписывая его красочно и эмоционально, отображение не должным образом достижений современной научной мысли на страницах учебников. Отсюда следует, что учебник, который по своему содержанию оказывается наиболее консервативным, имеет больше достоинств и подходит для использования его учителем на уроках истории в школах.

Таким образом, в школьных учебниках на данный момент присутствует интерпретации событий характерные  как для исторической науки советского периода, так и для современной  российской науки, то есть происходит определенное смещение тенденций.

Несмотря на то, что современная  историография существует всего  небольшой промежуток времени, можно  сделать выводы, что изучении якобинского этапа сейчас не настолько актуально, как в советское время и одна из причин в определенной степени состояние современного российского общества. Изменение отношения к Революции и ее лидерам, разумеется, произошло не случайно, но этот процесс не так прост, как кажется на первый взгляд. Отпала необходимость в создании единой универсальной концепции якобинского периода. На одних оказала влияние сама эпоха перемен, на других – возможность ознакомиться с недоступными ранее исследованиями или документами (касающимися как Французской, так и Октябрьской революции), третьи смогли, наконец, поделиться размышлениями, которые вызревали у них давно.