Эволюция взглядов на якобинскую диктатуру в советской (российской) историографии в конце XX – начале XXI веков

Далее он говорил о том, что строй созданный якобинцами на практике оказался  не конституционной демократией, а  диктатурой. И если идеи демократии  были обоснованны, то теории революционной диктатуры не существовало. Революционная диктатура – была новой организацией власти, созданная самим ходом революции,  и великая заслуга якобинцев была в том, что они смело пошли по неизведанным путям, возглавляя и направляя инициативу народных масс.

В определении характера  власти Манфред обращается к изучению советской истории якобинского  этапа  и поддерживает знаменитое определение В.И. Ленина: революционно – демократическая диктатура. Якобинская революционно-демократическая диктатура  была рождена сложившимися обстоятельствами, создана самим народом. Начало революционно – демократической диктатуры  было положено самим народом 31 мая  – 2 июня, тогда начался этот процесс. Объясняя тем, что ведь в короткие сроки вся страна была покрыта  сетью демократических организаций (выборные революционные комитеты, народные общества и т.д.), созданных  инициативой народа снизу – форма  прямого революционного творчества масс.

Но вместе с демократизацией  проводилась политика террора, которая  обусловлена ответными мерами против контрреволюционеров или врагов революции. Не существуя теоретически, эта политика суровых мер была рождена самой практикой. Именно народ требовал ответного террора.  Были созданы те органы власти, которые  востребованы гражданской войной. Широкая  демократия снизу сочеталась с сильной  централизованной властью сверху. Это  и есть режим революционно – демократическая  диктатуры. Две формы организации  власти, как единое целое, утверждал Манфред.

Крушение якобинской диктатуры, автор видел не как результат конфликта между Революционным правительством и санклюитами, а совсем в ином. В том, что это внутренний кризис якобинского блока, главная суть кризиса – «Возглавляя творческую энергию миллионных масс, действую плебейскими методами, якобинская диктатура одолела в открытом бою главных врагов республики, разрешила основные задачи, стоявшие перед революцией. Куда ей было идти дальше?»⁴⁶. Якобинцы, одерживая победу над феодализмом, ожидали построить общество равноправных, но приближались к обществу, в котором господствовали буржуа и спекулянты. Поэтому главная угроза исходила теперь справа – собственнических элементов города и деревни, которые не хотели больше ни ревизий, ни поборов, ни жесткой экономической политики.

На мой взгляд, Манфред  дает поверхностную оценку событиям и их участникам  в период якобинской диктатуры, его суждения еще  пронизаны советской политикой и идеологией, но есть уже осторожные сдвиги в оценках. Например, теперь он говорит не о прямом господстве народа, а всего лишь о готовности правящей буржуазии прислушаться к народным требованиям (концепция «якобинского блока»).  Проводя анализ характера якобинской власти, разрешая вопрос о природе якобинской власти, автор не применял классовый подход, как говорится в статье,  не приписывал кого-либо из вождей  к конкретной классовой группе, потому давал оценку участникам тех событий по их делам, а не с уклоном на  их происхождение. Манфред рассматривал якобинский этап не как отдельную революцию, а как закономерный этап в ходе единого революционного процесса и эта закономерность проста, якобинцы пришли на смену жиронде, которая была не способна и не желала решать насущные задачи революции. Объективность суждений очевидна, логика событий четко выверена. Террор возник в ответ на контрреволюцию, как того требовал народ, отсюда две формы организации власти,  широкая демократия снизу сочеталась с сильной централизованной властью сверху. Мы видим, что Манфред оправдывает террор, являясь сторонником теории обстоятельств (интервенция, ответ на контрреволюцию и по требованию народа). В борьбе за равноправие в обществе якобинцы столкнулись с недовольными собственническими элементами – буржуазией и крестьянством, они и решили судьбу диктатуры.

 По сути, все различие  между двумя позициями заключалось  лишь в разной расстановке  акцентов. Подобно Манфреду, Ревуненков выступал как типичный советский историк, приверженец той же самой марксистской методологии. Он, как и его противники, не сомневался в существовании революционно-демократической диктатуры, потому что о ней говорил Ленин.

«С точки зрения сегодняшнего дня предмет спора никак нельзя назвать содержательным»⁴⁷, заметил спустя 30 лет С.Е. Летчфорд. Основные идеи Ревуненкова по сути сводились к следующему:  во-первых,  никакого якобинского блока не было; во-вторых,  имело место двоевластие, борьба двух диктатур – буржуазной якобинской, которая осуществлялась через Конвент и его органы, и плебейской, которая опиралась на Парижскую Коммуну, секции и народные общества; и, в-третьих,  именно эта последняя представляла собой «открытую Лениным» революционно-демократическую диктатуру. Таким образом, страсти разгорелись вокруг проблемы «блок» или «двоевластие». Фактически вся дискуссия была вызвана стремлением Ревуненкова найти иное, лучшее, на его взгляд, применение ленинскому понятию революционно-демократической диктатура по отношению к французской действительности 1793–1794 гг.

20–21 мая 1970 г. в секторе  истории Франции ИВИ АН СССР  состоялся симпозиум по проблемам  якобинской диктатуры⁴⁸. Он был явно задуман с целью подвергнуть концепцию В.Г. Ревуненкова уничтожающей критике, для чего были собраны лучшие отечественные специалисты по истории Французской революции. В дискуссии принимали участие А.З. Манфред, В.М. Далин, А.В. Ефимов, Л.С. Гордон, Т.Г. Салтановская, С.Л. Сытин , А.В. Адо, А.В. Гордон, А.И. Миркинд. Председательствовал А.З. Манфред, а основной доклад делал В.М. Далин.  В.Г. Ревуненков в Москву так и не приехал, хотя его и приглашали. Организаторам симпозиума удалось лишь отчасти добиться желаемого. С одной стороны, участники обсуждения довольно легко показали внутренние противоречия и слабые места схемы Ревуненкова, поскольку те сразу бросались в глаза. Однако и концепция «блока» не получила их единодушной поддержки. Более того, некоторые из выступавших (Л.С. Гордон, С.Л. Сытин) осторожно намекнули, что и в работах Ревуненкова есть определенное рациональное зерно. В конечном итоге попытка представить выступление Ревуненкова в виде некоммунистического мировоззрения потерпела неудачу.

«Итак, дискуссия, с самого начала носившая скандальный оттенок, по сути дела закончилась ничем. Затронутые в ней вопросы давно потеряли свою актуальность, и в настоящее  время она представляет интерес  лишь как яркий, характерный эпизод истории науки советского времени. Приходится только сожалеть, что безусловно талантливые и на многое способные ученые были поставлены в такое положение, когда им приходилось растрачивать свои силы и время на подобного рода идеологические склоки»⁴⁹. С одной стороны это было время научного «застоя», но с другой стороны дискуссия дала толчок к пересмотру и переосмыслению сложившейся научной концепции в сталинский период.

Работы Ревуненкова содержат наблюдения, которые вызывают интерес и пробуждают к размышлению. И все - таки эту концепцию подверг критике и рассмотрел социально – экономическую политику якобинской диктатуры советский историк А.В. Адо⁵⁰. Не убедительными ему казались аспекты чисто теоретического порядка, по его мнению, эта концепция основывается на учете не всей глубоко противоречивой совокупности фактов конкретной истории якобинской власти.

Главным образом А.В. Адо остановился на одной проблеме, имеющее капитальное значение – на социально – экономической политике революционной власти 1793-1794 гг.  для выяснения социальной природы режима. Основой понимания якобинской диктатуры как однородно буржуазной он выделяет два положения: 1. Отсутствие уравнительного, субъективного антибуржуазного начала; 2. Власть в своей политике ни в чем не вышла за рамки «непосредственно недостижимого» в буржуазной революции. Эти выводы были сделаны В.Г. Ревуненковым. Именно они, по мнению А.В. Адо, вступают в противоречие с фактами.

По нему социально - экономическая  политика якобинской диктатуры объективно решала исторические задачи буржуазной революции, осуществляя, как говорил  В.И. Ленин, «национально – буржуазную программу  тогдашней демократии»⁵¹. «Вместе с тем субъективно эта политика была заострена не только против феодального класса, но и против верхов буржуазии, ей была свойственна уравнительная тенденция»⁵².

Все характерные черты  социально – экономической политики якобинской диктатуры связаны на взгляд А.В. Адо, именно, с тем, что за ней стоял демократический блок, блок социальных сил, а не одна лишь крупная и средняя буржуазия. Обобщенно, можно утверждать, что якобинская диктатура представляла и защищала интересы французского народа.

Вопрос о характере  уравнительного движения сложный, но Адо дает на него ответ. В рамках этого движения существовали различные течения. Умеренный характер уравнительных воззрений, бесспорно, принадлежал руководящей робеспьеристской группировки.  Но нельзя считать «санкюлотов» сторонниками радикального уравнительства.  Факты убеждают, что не было какой – то единой «санкюлотской» уравнительной программы. А.В. Адо никак не соглашается с В.Г. Ревуненковым, что «санкюлоты» как целое выступали под знаменем радикального эгалитаризма. Против подобного утверждения говорят документы, если их подвергнуть тщательному анализу. Но подтверждает как совершенно верно у В.Г. Ревуненкова, что не было единой «санкюлотерии». Были различные слои трудящейся массы города и деревни с различными стремлениями и интересами. 

Начавшееся с середины 80-х годов постепенное ослабление, а затем и полное исчезновение идеологического пресса Коммунистической партии и государства, постоянно  давившего на советских историков  Французской революции, открыло  возможности для свободного поиска и эксперимента в области методологии, для творческого восприятия передовых  достижений зарубежной науки. Наметился  отход от ряда положений советской  концепции, в связи с переосмыслением  опыта революции Октябрьской. Разочарование  в революционной романтике, заставили  по-иному взглянуть на личные качества и характеры революционеров. Существовавшие концепции стали приходить в противоречие с результатами исследований, которые были проведены во второй половине XX в.  Появляется возможность открытого изучения проблемы террора⁵³.

С конца 80 -х гг. XX в. наметился отход от прежних воззрений. Историков Французской революции интересует уже не столько проблема классовой природы якобинской диктатуры, сколько проблемы ее места в революции, причины возникновения, характера и направленности якобинского террора. Серьезной критике подверглась так называемая «теория обстоятельств», объяснявшая возникновение диктатуры и террора конкретными внутренними и внешними условиями, в которых оказалась Франция к лету 1793 года. Новые взгляд и новые проблемы ярко обозначены, на мой взгляд, в работе Е.Б. Черняка⁵⁴, который в своей статье, затронул некоторые важные вопросы Великой французской революции. 

Черняк отмечал, что к концу 1793 года революция достигла всего того, что было исторически возможно: был нанесен сокрушительный удар по феодализму, подавлены выступления противников, победы армий республики создавали надежную защиту для ее границ. О достижении революцией своей высшей точки свидетельствовало то, что с начала 1794 года, по сути дела не было проведено каких – либо социально – экономических мероприятий, которые могли бы считаться движением революции по восходящей линии.  Развитие революции по восходящей линии завершилась к концу 1793 г.- начала 1794 г., это проявилось в расколе якобинского блока, который только будучи объединенным, в состоянии был двигать вперед развитие революционного процесса. Ведь борьба внутри якобинского блока становилась борьбой в верхах, то есть она проходила без участия народных масс. Это была не просто остановка перед движением вверх, а накапливались явления, определившие движение по нисходящей линии. Е.Б. Черняк доказывал, что замена якобинской власти другой буржуазной властью была неизбежной реакцией. Для ранних буржуазных революций исторически неизбежен откат назад. «В 1794г. произошло вырождение революционного террора»⁵⁵, утверждал Е.Б. Черняк. С 1794 г. террор не являлся революционным террорам, поскольку был направлен уже против различных групп монтаньяров. Социально-психологические и политические последствия террора в первой половине 1794 г. оказались совершенно иными, чем на предшествовавших этапах революции. Он не развязывал, а подавлял революционную энергию масс. Все это, по мнению автора, предопределила дальнейшую судьбу якобинской группировки.

Таким образом, по мнению автора, впервые месяцы якобинской диктатуры террор в какой-то степени был оправдан и необходим, но когда были подавленны выступления противников, армии республики побеждали, то террор стал средством устрашения и удержания власти в руках якобинцев, переросший в борьбу внутри якобинского блока.

Осмысливая советскую  историографию, мы должны ответить на вопрос - с чем же было связано изменения взглядов на проблему якобинского периода? Первые попытки переосмыслить советскую историографию Французской революции были  сделаны А.В. Адо.  Он пришел к выводу, что при всех заслугах советской исторической школы ее отличали «упрощенное, прямолинейное применение принципа классового подхода к изучению и осмыслению Французской революции»⁵⁶ и своеобразный «якобиноцентризм». Кроме того, с момента ее становления над ней довлела прямая или подразумевавшаяся аналогия с Октябрьской революцией, что заставляло изучать Французскую революцию «почти исключительно «снизу» (говоря словами Ж. Лефевра) и с ее левого фланга»⁵⁷. Современные историки тоже дают ответ на историографию советского времени, например, в частности, в работах А.В. Чудинова. «Этот процесс был обусловлен, – отмечал автор статьи, – логикой развития самой науки и происшедшими в нашей стране общественно-политическими переменами. Начавшееся с середины 80-х годов постепенное ослабление, а затем и полное исчезновение идеологического пресса Коммунистической партии и государства, постоянно давившего на советских историков Французской революции, открыло возможности для свободного поиска и эксперимента в области методологии, для творческого восприятия передовых достижений зарубежной науки, в том числе тех ее направлений, что занимают критическую позицию по отношению к марксизму»⁵⁸. А также, по мнению А.В. Чудинова, это объясняется сменой поколений и ученых. Другое объяснение причин историографического поворота дал В.П. Смирнов⁵⁹ - перемены в идеологии и политике. С точки зрения В.П. Смирнова, происходил отказ от марксистской оценки якобинской диктатуры не под влиянием осмысления новых фактов, опровергающих старую концепцию, а в силу тех глобальных изменений, которые произошли в нашем обществе и принесли с собой новую систему ценностей.

Таким образом, историография  советского времени накопила богатейший материал по истории Великой французской  революции, в том числе якобинскому  периоду. Особо внимание в ней  было уделено влиянию народных масс, исследования деятельности самих якобинцев. Но, к сожалению, проведение постоянных аналогий между французской революции и Октябрьской, а также давление марксиско-ленинской идеологии привело к неточной оценке исторических событий этого периода.