Условия становления толерантности

Эти тенденции  тесно связаны между собой. Так, уже сам процесс консолидации в «примордиальных» общностях способен порождать рост ксенофобии, поскольку в ее основе лежат те же социально-психологические механизмы противопоставления первичных общностей по принципу: «мы» - «они». К такому противопоставлению в переломные периоды обычно добавляется еще и негативная оценка чужаков («они» хуже «нас», «мы» - жертвы «их» происков), поскольку поиск внешнего врага, виновника «наших» бед, почти неизбежен в условиях дискомфорта, сопровождающего исторические перемены.

Ксенофобия, как предтеча этнического и религиозного экстремизма, возникает также вследствие самоутверждения примордиальных общностей на основе негативизма. При этом социологи фиксируют две противоположные формы такого самоутверждения - с одной стороны, негативизм по отношению к группам, оцениваемым как стоящие ниже «нас» на цивилизационной лестнице;²⁶ с другой - негативизм по отношению к группам, к которым «мы» испытываем соперничество, ущемлённость или обиду.

«Кризис идентичности» порождает  негативную этническую консолидацию (объединения  этнических и религиозных групп  по принципу «против»).  Социологические  исследования коллектива под руководством Л. Дробижевой свидетельствуют о росте этнического самосознания практически всех этнических общностей России. В самом росте этнического самосознания нет ничего негативного, но, к сожалению, быстрее всего растут наиболее эмоционально выраженные формы этнической саморефлексии, типа: «Я готов жизнь отдать за свой народ», и даже еще более радикальные, такие как: «Татарстан для татар» или «Россия для русских».²⁷

Основными причинами ее роста на наш взгляд, является восприятие (взращенное, разумеется, не без помощи пропаганды) значительной частью российского общества своей  недавней истории как национального  поражения или как исторической травмы.

К числу  основных травмогенных факторов следует отнести, во-первых, распад СССР, который преимущественно воспринимается не как некий исторический процесс, а как следствие заговора: «Союз не распался - его развалили сознательно»; во-вторых, федерализацию, которая чаще всего воспринимается как дезинтеграция государства; в-третьих, обе чеченские кампании; и, наконец, в-четвертых - экономические реформы 1990-х годов, воспринимаемые большинством населения как несправедливые и подчас просто воровские.

Для раскрытия  нашей темы нет необходимости  анализировать, что в этих рассуждениях истинно, а что является  мифом. Важно другое – сегодня эти  представления утвердились в  качестве стереотипов массового  сознания и формируют «комплекс обид».

Переломные  периоды закладывают предпосылки  для экстремизма еще и тем, что значительно повышают интерес  людей, испытывающих депрессии, к историческим традициям. Так люди, уставшие от неудач и поражений (реальных или мнимых) в своей повседневности принимают  в качестве успокоительного средства воспоминания о прошлом и непременно героическом. Ю. Левада отмечает, что  в постсоветский период позитивное самоутверждение русских осуществлялось, главным образом, за счет мифологизации и героизации прошлого своего народа.²⁸ Еще более заметны подобные тенденции у других этнических общностей, как в бывших союзных республиках СССР, так и в регионах России. Так, в Татарстане отмечают день памяти погибших почти 500 лет назад -  при взятии русскими Казани в XVI веке.

Традиционализм, доведенный до своего логического конца, выступает основной предпосылкой различных  проявлений такого радикального идеологического  течения, как фундаментализм (возвращения  к истокам), который, в свою очередь, усиливает стремление людей к  культурной изоляции, препятствует процессам  модернизации и обостряет этническую и религиозную нетерпимость.

Сегодня Россия дрейфует в потоке стереотипов, захлестывающих общество. При этом огромное количество политических деятелей пытается играть на негативных этнических стереотипах. Именно поэтому наибольшую угрозу обществу сегодня представляет не столько фанатичный экстремизм масс, сколько прагматичный экстремизм элит. Особенно опасен скрытый экстремизм националистического толка, маскирующийся под оболочкой некой политической респектабельности и парламентаризма. Так, если с лозунгом изгнать из России всех «черных» выступит, скажем, лидер скинхедов, то на это сегодня  вряд ли обратят внимание, по крайне мере, это не станет информационным поводом для СМИ. Другое дело, если примерно то же самое скажет депутат Думы, особенно из числа ее руководства.

Такого  же рода опасность представляет собой  национализм или культурный расизм, скрытый под оболочкой неких  якобы научных теорий, вроде популярной ныне теории неизбежного «столкновения  цивилизаций». Эта идея, в конце  концов, сводится к тому, что существуют наши «хорошие» и чуждые «нам»  цивилизации. Они де опасны, подобны  вирусу, и всякое соприкосновение  с ними угрожает «нашей» здоровой культуре.

Пока  подобные идеи функционируют как  научные теории, с ними можно и  нужно спорить в рамках научных  дискуссий. Однако когда эти теории реализуются в практической политике, они должны стать предметом правого  регулирования. Например, в Краснодарском  крае сегодня существует мощное не только философское, но и политическое обоснование того, что турок-месхетинцев, армян и прочих представителей чуждых культур надо из края удалять, поскольку они представляют опасность для русской культуры и несовместимы с русским менталитетом. Специалисты квалифицируют подобные рассуждение как культурный расизм или «новый расизм», который в качестве эвфемизмов использует такие понятия, как «культура» и «цивилизация», и делает акцент на их якобы незыблемых свойствах.²⁹ Этот вид расизма представляет чрезвычайную опасность для России, учитывая пестроту этнического состава ее населения и мозаичность расселения большинства ее этнических общностей.

Механизм  запуска идеологем экстремистского толка подобен многоступенчатой ракете. Первая ступень – это выступление малочисленной экстремистской группы, например, скинхедов, с лозунгами погромного характера в листовке,  малотиражной газете или в Интернете. Это как бы пробный шар, и он может быть обличен в самую брутальную форму. Затем та же идея, но уже как ответ на «требование народа» и в более респектабельной упаковке высказывается известным политиком. Это становится информационным поводом для СМИ, которые вольно или невольно тиражируют экстремистские высказывания в массы. Именно так получили массовое распространение антисемитские высказываниями депутата Госдумы Альберта Мокашева.

О социально-культурных границах противодействия  ксенофобии и этнополитическому  экстремизму

Мировой исторический опыт показывает, что  этнополитический негативизм в любой  форме захватывает общество постепенно. Хорошо изучены механизмы манипуляции  массовым сознанием, с помощью которых  так называемые «этнические антрепренеры»  актуализируют реальные и мнимые обиды народов и подталкивают людей к агрессивным действиям. Именно поэтому в противодействии  ксенофобии и этнополитическому  экстремизму решающую роль должны играть меры раннего предупреждения психологической агрессии. Это осознали многие демократические страны мира, особенно те, которые пережили ужасы массового вовлечения людей в экстремистские организации, например, Германия. Здесь приняты специальные законодательные акты, направленные на пресечение не только самих насильственных действий, но и идеологической подготовки к ним. В стране с развитой демократической культурой и устойчивой политической системой обращают внимание на любые, даже сравнительно слабые по российским меркам, проявления экстремизма на ранних этапах его эскалации. В принципе на это же направлены и меры противодействия ксенофобии и экстремизму, принимаемые в Российской Федерации. Однако результативность этих мер пока крайне низка. Я попытаюсь проанализировать это на примере трех основных инструментов воздействия на ксенофобные настроения: правого регулирования, прессы и гражданской активности.

 Роль и границы правого регулирования. С середины 1990-х годов в России ведутся разработки правовых механизмов противодействия политическому экстремизму. Первым нормативным актом в этой сфере стал Указ Президента РФ от 23 марта 1995 г. «О мерах по обеспечению согласованных действий органов государственной власти в борьбе с проявлениями фашизма и иных форм политического экстремизма в Российской Федерации», а последним по времени - федеральный закон «О противодействии экстремистской деятельности». В 1995–2002 гг. российские законодатели приняли большое число нормативных правовых актов, в той или иной мере связанных  с правовым регулированием рассматриваемой проблемы.  Казалось бы, в России уже заложены прочные правовые основы противодействия политическому экстремизму. Вместе с тем  все эти годы не утихают общественные дискуссии по оценке всего корпуса правовых актов в рассматриваемой области.  Можно выделить, по крайней мере, три типа скептических  суждений по этому поводу. 

Первый тип. Его представителей можно назвать «правовыми нигилистами», отрицающими необходимость использования правовых механизмов противодействия экстремизму на ранних стадиях его развития, т.е. до того как он переходит в фазу открытого насилия. Вместе с тем мотивы этого нигилизма у разных представителей выделенной нами группы могут существенно различаться. Одни, например, правозащитник Лев Левинсон, полагают, что «только проявленное насилие наказуемо, в то время как призывы к установлению диктатуры вполне демократичны и должны быть конституционно и конвенционально защищены».³⁰

  Другие отрицают необходимость  специальных, в том числе и  законодательных мер борьбы с  экстремизмом, исходя из идеи  полной саморегуляции политических процессов. Они полагают, что само демократическое развитие общества устраняет опасность экстремизма. Примерно так можно интерпретировать слова депутата Владимира Рыжкова: «Если политическая система устойчива, если она работает устойчиво, если работают демократические институты, если есть сильное демократическое государство, экстремизм нам не страшен».³¹

 Второй тип скептического подхода демонстрируют интеллектуалы - в основном из среды правозащитников, которые полагают, что общий закон о противодействии экстремизму не нужен и даже опасен, поскольку может быть использован властями для расправы с любой оппозицией. При этом они признают саму необходимость правового регулирования экстремизма, которая может быть реализована на основе так называемых  «частных запретов».

Третий тип критиков представляют социологи и политологи, которые в принципе не возражают против использования правовых и иных законных механизмов противодействия экстремизма, но сомневаются в их действенности в сложившихся социально-культурных и политических условиях. Они полагают, что в России не созрели предпосылки для правого регулирования, поэтому любые законы в этой области окажутся мертворожденными.

Если  с первым из перечисленных типов  критиков я принципиально не согласен, то у представителей второго и  третьего направлений нахожу немало здравых идей. Вместе с тем я  разделяю мнение, которое является доминирующим в мировой юридической  практике – совершенствование того или иного закона  возможно и  наиболее эффективно лишь на основе анализа  практики его применения. Если бы принятые законы заработали в нашей стране, то в этом случае можно было бы  определить, в чем их слабые стороны. Однако основная проблема правого противодействия  экстремизму как раз и состоит  в том, что практически весь комплекс законов  в этой сфере в России бездействует. Российская ситуация может  показаться просто удивительной тем, кто  сравнивает ее с зарубежным опытом и оценивает действенность аналогичных  законов в других странах, в которых  и  уровень распространения этнополитического  экстремизма, и связанные с этим угрозы конституционному строю значительно  ниже, чем в нашей стране. Так, по данным Министерства внутренних дел  Германии, в этой стране только в 1999 году за экстремистские выходки –  ксенофобию, антисемитизм, насилие  на национальной почве – были осуждены 10037 человек, из них лишь 746 преступлений были связаны с применением насилия, остальные относились к преступлениям  идеологического характера. ³² В России же за все 15 лет ее существования не наберется и сотни случаев осуждения преступников за насилие на этнополитической почве, не говоря уже об идеологических преступлениях.

На мой  взгляд, можно выделить, по крайней  мере, три группы причин, объясняющих  пассивность правоохранительной практики в рассматриваемой сфере.

Социально-психологические причины. По мере роста этнофобий они теряют признаки аномалии, их перестают замечать. Социологические исследования показывают, что  экстремизм заметен лишь в чужой этнической среде. Многие чеченцы не считают экстремистами «своих» боевиков,  а  русские люди в своем большинстве не считают экстремистами скинхедов ("какие же они экстремисты, это наши мальчики, наши защитники", они "выполняют работу за милицию, наводят порядок, разбираются с мразью, понаехавшей в страну»).  Сегодня в СМИ в огромном количестве появляются публикации, доказывающие, что феномен скинхедов якобы просто выдуман правозащитниками, по подсказке и на деньги Запада. При этом подобные взгляды распространяются во всех слоях общества, включая и представителей органов власти и поддержания правопорядка

Для нашей темы особенно существенен  отмеченный многочисленными социологическими исследованиями факт, что среди сотрудников  МВД отмечается самый высокий  уровень ксенофобии. Так, в исследовании Центра Ю.Левады об отношении к иноэтническим мигрантам представители указанной группы продемонстрировали рекордно высокий негативизм (73%).³³ На первый взгляд этот результат кажется неожиданным, ведь эта категория наших сограждан меньше других должна испытывать конкуренцию со стороны приезжих как в трудовой, так и в бытовой сфере. Все это так, только представители этой социальной категории и рассуждают иначе, чем другие. Они чаще мотивируют свое отношение вовсе не с индивидуалистических позиций («мне станет хуже»), а исходя из своего понимания интересов державы. Именно представители армии, МВД и службы безопасности, чаще других объясняли свое негативное отношение к иноэтническим мигрантам соображениями: «они ведут себя нагло и агрессивно, они опасны» или «большинство преступлений совершается приезжими». История многих стран мира – Франции в период «дела Дрейфуса», Германии и Италии в 1920- 1940-х годах прошлого века, Греции в период правления «черных полковников», показывает, что с ростом влияния армии на политическую жизнь страны в обществе растет национализм.

Административно-бюрократические  факторы. Федеральные власти долгое время пытались представить положение в России как стабильное, и им не хотелось афишировать проявления русского национализма в крупнейших городах страны. Что касается региональных властей, то для них стремление выдать желаемое за действительное и сегодня является нормой. Если молчит власть, то бездействуют правоохранительные органы. За поимку террориста, не говоря уже о предотвращения террористического акта,  милиционеры могут рассчитывать на получение орденов и повышение по службе, а за борьбу со скинхедами никаких наград не предусмотрено – одни неприятности. Так, по действующим правилам, в случае квалификации некоего дела как проявления политического экстремизма, оно берется под контроль Генеральной прокуратурой, должно рассматриваться в судах более высоких инстанций, чем местные, а это в свою очередь требует от местных работников прокуратуры сбора более серьезной доказательной базы, чем в случаях с обычным хулиганством. В таких условиях выгоднее квалифицировать случаи этнополитического экстремизма как хулиганские действия. К тому же, это позволяет в отчетах начальству представить ситуацию на подведомственной территории как контролируемую, политически стабильную, лишенную проявлений национализма.