Условия становления толерантности

Проблему  недопустимой символики во Франции  решили достаточно корректно: большим  штрафом наказывается демонстрация символики организаций, запрещенных  в Нюрнберге, а также организаций, признанных французским судом виновными  в преступлениях против человечности.

И наконец, во Франции не только гражданские, но и уголовные дела, связанные с  hate speech, могут возбуждаться не только по инициативе прокурора, но и по иску общественной организации. Этот механизм не дает дремать и прокуратуре, но большинство дел возбуждается именно общественными организациями.

Особое  значение для России имеют решения  Европейского Суда по правам человека в Страсбурге, так как эти решения  – прямые и обязательные прецеденты, а не только пример. Дела, связанные  с пропагандой, рассматривалось  в Страсбурге неоднократно и всегда вызывали споры, в том числе и среди самих судей.² Но определенная линия в уже вынесенных судебных решениях все же просматривается.

Ключевых  деклараций Европейского Суда в области  свободы слова – две.

Первая  – защита Европейской Конвенции  предоставляется «не только «информации» или «идеям», которые с одобрением воспринимаются обществом или рассматриваются им как безобидные, но и идеям, которые оскорбляют, шокируют и возмущают общество или любую часть населения. Этого требует плюрализм, терпимость и широта взглядов, без которых невозможно демократическое общество» (дело Хэндисайд против Соединенного Королевства, 1976 год).

Вторая  – Суд «стоит не перед лицом выбора между двумя конфликтующими принципами, а перед лицом принципа свободы выражения мнения, который является объектом ряда исключений, требующих, в свою очередь, ограничительного толкования» (дело Санди Таймс против Соединенного Королевства, 1979 год).

 В  данных делах рассматривались  нарушения границ пристойности, но, в принципе, эта защита распространяется  и на расистские высказывания. Вопрос – в какой именно степени. Важно также отметить, что по одному из двух вышеуказанных дел Суд вынес решение не в пользу истца. Были и другие решения, признающие необходимость ограничить свободу слова, например, в делах об оскорблении религиозных чувств художественными средствами (дела Институт Отто-Премингер против Австрии, 1994 год, и Уингроу против Соединенного Королевства, 1996 год). Но ведь оскорбить можно не только религиозные, но и национальные, и вообще, любые групповые чувства.

Соответственно, пропагандисты расизма неизменно  проигрывали в Европейском Суде. В частности, Суд усмотрел различие между неонацистскими призывами (дело Кюхнен против Германии, 1998 год) и просто антиправительственными выступлениями (дело Социалистическая партия и другие против Турции, 1998 год), в первом случае истец проиграл, во втором – выиграл. Три раза проигрывали в Суде «ревизионисты Холокоста» (дела Охенсбергер против Австрии, 1994 год, D.I. против Германии, 1996 год,  Хонсик против Австрии, 1995 год). Важно, однако, отметить еще один страсбургский прецедент – решение, освобождающее журналиста от уголовной ответственности за некомментированную подачу расистского материала (дело Йерсилд против Дании, 1994 год), при том, что уголовная наказуемость самих расистских высказываний, приведенных в телесюжете, рассматривавшемся в деле, не подвергалась сомнению.

Итак, Европейский  Суд не сомневается в обязанности  государств пресекать расистскую пропаганду, в том числе и в такой довольно косвенной форме, как отрицание Холокоста. Так что общие декларации Суда в духе американской Первой Поправки, приведенные выше, фактически не работают. На практике, конечно, не любое возбуждающее ненависть выступление автоматически приводит его автора в суд, но судебная система работает в этом смысле достаточно эффективно.

Важная  оговорка, понятная в Европе, но не очень  пока понятная в России: эффективно не значит – жестоко. Приговоров к  лишению свободы за hate speech в Европе почти не бывает.

И в заключение этого раздела стоит упомянуть  о новой отрасли репрессивного  законодательства в отношении национал-радикалов – о регулировании в интернете. Очевидные юрисдикционные, процессуальные и технические сложности, с которыми сталкивается правоприменитель по отношению к противозаконной пропаганде в интернете, обсуждаются уже давно и не слишком плодотворно. Пока нельзя сказать, что нащупано хотя бы какое-то решение этих проблем. (Не зря даже в топорно сделанном и грубо "продавленном" в Думе российском законе 2002 года "О противодействии экстремистской деятельности", статья об интернете была фактически исключена.)

28 января  2003 г. в рамках Совета Европы был принят "Дополнительный протокол к Конвенции о преступлениях в сфере компьютерной информации, касающийся криминализации актов расистской или ксенофобной природы и совершенных при помощи компьютерных систем". Но протокол носит на редкость не обязывающий государства характер и до сих пор не ратифицирован ни одной страной.

Возможные механизмы  противодействия национал-радикализму в России

Механизмы противодействия могут и должны быть многообразны и взаимосвязаны. Отдавая себе отчет в сложности  вопроса, попробуем выдвинуть или  суммировать предложения по нескольким основным тематическим блокам.

Государственная политика

Как и  страны Запада, Россия может надеяться  на то, что удачная этно-политика позволит снизить накал национал-радикальной активности, маргинализовать самих национал-радикалов.

Совершенно  недостаточно время от времени звучащих заявлений о нетерпимости национал-радикальной активности и идей, недостаточно в том числе и выступлений Президента как таковых, хотя определенную позитивную роль они, конечно, играют. Государственные служащие в России давно приучены к тому, что отнюдь не все политические декларации должны воплощаться в жизнь, и уж точно – не с равным усердием; предпочтение отдается тем, которые либо отвечают интересам той или иной группы чиновников, либо "продавливаются" сверху с применением дополнительных (по отношению к декларациям) средств, то есть тот же личный интерес создается искусственно. Создать такой личный интерес – задача и политической власти, и общественности.

В этом смысле медиа-кампании, вроде той, что возникла после убийства таджикской девочки в Санкт-Петербурге, очень полезны. Увы, это убийство не было даже первым убийством таджикской девочки, и кое-кому поднятый шум показался несоразмерным на фоне обычного безразличия. Но кампании потому так и называются, что они эпизодичны и в некотором смысле несправедливы. И лучше с такими кампаниями, чем вовсе без них.

Более устойчивый интерес возникал бы у чиновников, если бы они понимали, что должны действовать в русле некоторой  важной государственной политики, что  по этой теме существует особый контроль. Но противодействие национал-радикалам не считается действительно важной политикой. Всем понятно, что важна борьба с террором, но национал-радикалы редко доходят до террора. В 2002 году была провозглашена борьба с экстремизмом, но, изначально не имевшая определенной цели, она на практике сфокусировалась преимущественно на бодании правоохранительных органов с НБП, все более отходящей от национал-радикализма в своей теории и деятельности. Все более активизирующиеся скинхеды в последнее время больше подвергаются преследованиям, но динамика активности явно обгоняет динамику преследований. Что же касается преследований за пропаганду ненависти, то здесь правоохранительная система действует просто удивительно неэффективно, скорее – имитирует деятельность. Немыслимое для России соотношение цифр: в 2003 году по ст.282 УК осуждены 7 человек, а дел в суд было передано в 2002 году – 794 на 905 человек, в 2003 году - 658 на 749 человек.³

Можно предположить, что такая избирательная неэффективность  связана с общей невнятностью отношения государства к собственно этно-националистическим идеям. Конечно, эти идеи осуждаются, если исходят от какого-нибудь маргинала. Но они же считаются не только терпимыми, но и оправданными ситуацией, если исходят, например, от руководства Краснодарского края. А ведь оправдаться ситуацией можно, при желании, почти всегда.

Более того, по всей стране можно столкнуться  с фактами дискриминации по этническому  признаку, в том числе и со стороны  государственных чиновников.⁴ И дискриминация нередко даже оправдывается как средство "борьбы с нелегальными мигрантами". Сама эта борьба, ведущаяся вразрез с Конституцией, столь явно этнически окрашена, что только укрепляет у граждан, и особенно у чиновников, представление о легальности этнической вражды как таковой. Очень похоже, что поведение государства – одна из основных причин роста этно-ксенофобии в обществе в целом.

Государству следует как можно скорее отказаться от такой "борьбы". Дело не только в нарушении законов, но и в  крайней общественной опасности  такой политики. Она культивирует жесткую ксенофобию как среди гонителей, так и среди гонимых. Дискриминируемые, особенно иммигранты, тем самым вытесняются из нормального процесса интеграции (и без того все более сложного по мере того, как иммиграция из стран СНГ сменяется "внешней"), что со временем неизбежно обернется возникновением соответствующих национал-радикальных групп. А те, кто причастен к дискриминации, будут всячески уклоняться от противодействия своим более радикальным единомышленникам.

Следует воспользоваться ситуацией отставания и попробовать, заимствуя западный опыт, не повторять ошибок Запада в  теории и практике мультикультурализма (см. выше). Но для России это очень непросто.

Дело  в том, что в сегодняшнем российском обществе, будь то наука, пресса или  политика, имперскому националистическому  дискурсу противостоит по преимуществу как раз дискурс "прав наций", то есть дискурс прав и интересов этнических групп. Можно сказать, что опыт последних десятилетий сформировал в общественном сознании странную смесь "советского интернационализма" и романтического национализма, построенного на образцах начала XX века (в разных группах смесь представлена, конечно, в разных пропорциях). Здесь нет места подробно развивать эту непростую тему, но она чрезвычайно важна, поэтому сказать о ней необходимо.

Ведь  невозможно доказать обществу, что  существование национал-радикальных теорий и действий недопустимо, если качественно сходные, пусть и вполне респектабельные теории, представления и действия не только существуют совершенно легально, но и вписаны в демократический идейный мэйнстрим. Если можно и даже принято говорить о достоинствах того или иного народа, точнее – этнической общности (русских, татар, евреев, кого угодно), то непонятно, почему нельзя говорить о недостатках этих же общностей. Если можно рассуждать об объективном конфликте этнических общностей (самый известный пример – кавказских иммигрантов и русских на Юге России), то трудно объяснить чем-то, кроме статей УК, почему этот конфликт не должен выходить за определенные рамки. Если вполне респектабельны рассуждения о "нарушении этнического баланса" как угрозе безопасности, то как же втолковать молодым людям, недавно изучавшим в школе подвиги вооруженной борьбы с разнообразными басурманами, что не нужно совершать новых боевых подвигов в борьбе с новой угрозой?

Россия  пока не состоялась как национальное государство в европейском смысле этого слова. Страна, перестав быть империей, не знает, как сочетать государственное, национальное единство с этническим и культурным многообразием. Это  видно даже по беспомощной путанице с употреблением терминов "народ", "национальность" и т.п. в нашей  федеральной Конституции и в  конституциях субъектов Федерации.⁵ При этом российскому обществу еще очень далеко до политкорректности⁶, и в целом издержки мультикультурализма отнюдь не являются для нас проблемой. Но построение этно-политики как политики "межнациональных отношений", то есть взаимодействия этнических групп, очень мешает обретению Россией минимального общенационального единства. Речь, подчеркнем, идет не о сепаратизме, сохранившемся фактически только в Чечне, а о конфликтогенной практике формирования политических субъектов на этнической основе.

Несомненно, что построение (конструирование) общенациональной идентичности в XXI веке не может и не будет протекать так, как у ряда европейских народов XIX века. Но нельзя не согласиться с тезисом Эмиля Паина, что такая задача должна быть поставлена интеллектуальным сообществом и затем, при его деятельном участии, воспринята государством и обществом в целом.⁷ Пока, правда, в этом направлении мало что делается.

Эта задача совершенно несовместима с превращением политики в этнической сфере в  поле свободного взаимодействия общественных движений и групп, формируемых по этническому признаку. Именно к этому  подталкивают начальственные разговоры  о "межнациональной дружбе" и "межнациональных  конфликтах", поддерживаемые "этническими антрепренерами", а зачастую и экспертами. И конфликты, и дружба приобретают этническое измерение, а зачастую конфликты и возникают под прямым влиянием этих людей. ⁸

Известны  также случаи, когда лидеры "диаспор", точнее - добровольных объединений  граждан по этническому признаку, вступали в прямые переговоры с национал-радикалами, стремясь минимизировать случаи нападений на "своих". Этих лидеров можно понять: милиция из рук вон плохо справляется со своими обязанностями. Но ведь таким образом вопрос противодействия национал-радикалам переводится в плоскость отношений "этнических антрепренеров". И кто сказал, что это непременно ведет к миру и законопослушности в обществе, разве в случае неудачного развития таких переговоров дело не дойдет до новых "этнических конфликтов"?

Между тем  среди лидеров "диаспор" возникают  уже вовсе фантастические идеи –  считать единицей построения общества не отдельного гражданина, а этническую общину, и для разных общин, во имя  уважения их этно-культурных особенностей, применять разное правое регулирование. В правовом смысле – это возврат в эпоху раннего средневековья, в политическом – прямой путь к гражданской войне.

Принципиально важно, чтобы проблема противодействия  национал-радикализму обсуждалась не в социально опасной и бесперспективной перспективе этнизации социальных отношений (см. западный опыт, да и наш тоже), а в перспективе правовой – противодействия антиконституционной деятельности национал-радикалов со стороны общества в целом и его агента – государства. Да, наша полиция очень плоха, но это не повод передоверять ее функции "этническим ополчениям", ярким и не слишком вдохновляющим примером которых являются, например, казачьи формирования.

Иногда  обсуждается такая стратегия  по отношению к национал-радикалам, как приручение вместо противодействия. Те из радикалов, кто стремится к хотя бы относительной респектабельности, к участию в большой политике, вынуждены в той или иной степени считаться с принятыми правилами игры. По мере того, как они в эту игру втягиваются, они все более отходят от своего радикализма. И наоборот, жесткое полицейское давление толкает радикалов на все более крайние акции. Не вдаваясь в детальное обсуждение возникающих в этом сюжете многообразных вариантов⁹, можем кратко суммировать свою позицию следующим образом.