Язык и логическая теория

Согласно Куайну, физический мир и физические объекты в нем не принимаются как таковые в качестве материала, который может выступать в роли данных, поскольку концептуализация и, следовательно, членение физического мира на сущности неотделимы от языка. Мы не можем поэтому принять допущение о том, что туземцы членят мир на те же самые сущности, что и мы. Именно в связи с этим и возникают трудности при создании пособия по переводу с туземного языка: мы не знаем заранее, видит ли туземец исследуемую часть мира как кроликов или как 'временные кадры кроликов'. В реальной ситуации лингвист стремится перевести gavagai как 'кролик', исходя из нашей склонности к указанию на нечто целое и устойчивое. В этом случае, по мнению Куайна, лингвист просто навязывает   туземцам свою концептуальную схему.

В языке, который в модели Куайна является структурой, одни предложения находятся на периферии, другие занимают центральное положение. Эмпирические данные оказывают влияние прежде всего на периферию, но так как предложения, образующие структуру, взаимосвязаны посредством соединений, влияние реальности испытывают и непериферийные предложения. В итоге мы приходим к известному тезису неопределенности перевода Куайна, который заключается в следующем. Существуют критерии правильного перевода, которые выводятся из наблюдений за лингвистическим поведением носителей языка. В границах, очерченных этими критериями, возможны различные схемы перевода и не существует никакого объективного критерия, с помощью которого можно было бы выделить единственно правильный перевод. Иначе говоря, неопределенность перевода означает, что две равным образом .приемлемые схемы перевода могут перевести данное предложение языка соответственно в два отличных друг от друга предложения, которым единичный носитель языка припишет различные истинностные значения.

Как философ с явно выраженной бихевиористской ориентацией Куайн считал язык средством описания реальности лишь в весьма малой степени. Надо также отметить, что его почти не интересовала и коммуникативная функция языка. Главный интерес для него представляло определение языка как средства кодирования верований, мнений или диспозиций субъекта соглашаться — не соглашаться со стимулами. И не случайно, что Куайн вводит понятие объекта в структуру своей концептуальной схемы только на последней стадии усвоения языка ребенком, когда невозможно сформулировать условия истинности без указания на объекты. Введение объекта на этой стадии мотивируется им не особенностями строения реальности, а объектной формой нашего концептуального аппарата. Признание реальности или тем более какой-либо ее структуры для Куайна ограничивается признанием реальности стимулов, воздействующих на наши   органы чувств.

Несмотря на то что в современной зарубежной философии языка не предложено какой-либо приемлемой альтернативы холистической модели языка Куайна, отдельные ее „блоки" существенно пересмотрены. Это касается прежде всего проблемы значения. Появление новых концепций было во многом мотивироровано стремлением расширить роль понятия значения в описании механизмов функционирования языка. В частности, сейчас широко распространен взгляд, согласно которому теория значения должна внести решающий вклад в объяснение способности говорящего использовать язык. Эта точка зрения хорошо выражена М. Даммитом — автором наиболее известной концепции значения в зарубежной философии языка второй половины семидесятых— восьмидесятых годов: «Любая теория значения, которая не является теорией понимания или не дает ее в итоге, не удовлетворяет той философской цели, для которой нам требуется теория значения. Ибо я доказывал, что теория значения нужна для того, чтобы открыть нашему взгляду механизм действия языка. Знать язык — значит уметь применять его. Следовательно, как только мы получаем явное описание того, в чем состоит знание языка, мы тем самым сразу же получаем в свое распоряжение описание механизма действия языка».

Для того чтобы понимать язык (говорить на языке), приходится производить  много разных операций, служащих выявлению  единственно верного значения: конструирование  из звуков цепочек слов, организация  этих цепочек так, чтобы они имели  то или иное значение из тех, которыми они могут обладать; установление правильной референции и многое другое. Но в любом случае осуществляется ряд выборов, правильность которых  зависит уже не только от отдельных  операций, но и от правильности заранее  построенной стратегии, которая  уже не является на самом деле частью того, что означают выражения языка. Поэтому если некто будет знать  только значения выражений и больше ничего, то он не сможет ни говорить на языке, ни понимать его.

Знание стратегии говорящего есть важный элемент более общей  теории действий, теории, в рамках которой  только и возможно установить значения выражений, используемых говорящим. И в этом смысле знание значения предполагает знание и понимание нами действий говорящего. Только зная его намерения и то, каким образом они реализуются в его действиях, мы способны дать удовлетворительную интерпретацию речевого поведения. Другими словами, понимание значения предполагает объединение лингвистических и экстралингвистических знаний, явной и неявной информации. Но этот путь далеко уводит нас как за пределы философии логики, так и традиционного лингвистического анализа. Тем не менее он в настоящее время кажется единственно приемлемым.

Трудно понять тенденции  и оценить возможности современной  логики, не обращаясь к ее развитию. Ее зарождение в конце XIX века, —  а точнее, качественное перерождение — первоначально произошло как  внедрение математических методов  в традиционную логику, без радикального преобразования последней. Об этом явно свидетельствуют названия классических работ того периода: „Исследование  законов мысли", „Об алгебре  логики" и др. Это была по существу не математическая логика, а еще  обычная традиционная логика в символическом  изображении, где символика носила чисто вспомогательный характер. В дальнейшем, в связи с привлечением логики к решению задач обоснования  математики совершенствовался и  ее аппарат, изменилось содержание и  объект исследования.

Г. Фреге первым предложил  реконструкцию логического вывода на основе искусственного языка (исчисления), обеспечивающего полное выявление  всех элементарных шагов рассуждения, требуемых исчерпывающим доказательством, и полного перечня основных принципов: определений, постулатов, аксиом. Он первым ввел в символику логического  языка операцию квалификации— важнейшую в   логике   предикатов, посредством которой анализируемые выражения приводятся к исходной канонической форме. Аксиоматические построения логики предикатов в виде исчисления предикатов включают аксиомы и правила вывода, позволяющие преобразовывать кванторные формулы и обосновывающие логический вывод. Тем самым объект исследования логики окончательно переместился от законов мыслей и правил их связи к знакам, искусственным формализованным языкам. Такова оказалась плата за использование точных методов анализа рассуждений, за переход, говоря словами Д. П. Горского, к более высокому уровню конструктивизации действительности.

Со времен Фреге в логике правильным способом рассуждения считается  такой, который никогда не приводит от истинных предпосылок к ложным заключениям. Это, безусловно, необходимое  требование, и оно вводит в соприкосновение  логику как теорию» вывода с семантикой, к концептуальному аппарату которой  традиционно относится понятие  истины, используемое при оценке суждений. Вывод считается корректным тогда, и только тогда, когда условия  истинности его предпосылок составляют подмножество условий истинности его  заключений. В основе такой стратегии  семантического обоснования логического  вывода лежит взгляд, согласно которому истинность предложений и, следовательно, корректность логического вывода определяются непосредственно объективной реальностью. Иначе говоря, корректность логического  вывода ставится в зависимость от существования? определенных объектов и таким образом логика оказывается  онтологически нагруженной.

Отсюда вполне закономерно, что в семантической программе  обоснования логического вывода в качестве важного семантического понятия рассматривается референция (денотация). Семантическая концепция референции используется здесь на уровне анализа, предваряющего формализацию, для определения логической формы исследуемого рассуждения. В том случае, когда предложение приведено к соответствующей логической форме, референция связывает каждое выражение (переменную), которое в данном контексте используется в качестве имени, с одним из объектов предметной области.

Немалый вклад в развитие логической семантики внес Р. Кар-нап, ставивший перед собой скорее философские, чем технические задачи. Определив как основную задачу экспликацию понятия „значение языкового выражения", он детально разработал технику экстенсионалов и интенсионалов, использование которой позволило непосредственно применить аппарат теории моделей к философскому и лингвистическому анализу. Важно помнить, что его техцические результаты есть по существу побочные результаты его позитивистских, антиметафизических устремлений, которые хорошо освещены в марксистской литературе.

В отличие от семантики  А. Тарского, где предметная область  рассматривается как множество  однородных объектов, в семантике  возможных миров используется обращение  к различным видам объектов: «объекту реального мира» и «объекту возможного мира». Это позволяет эксплицировать более широкий круг контекстов естественного  языка, в частности модальных.

Достаточно очевидно, что  логические модальности „необходимо", „возможно" используются в рассуждениях для указания на различный характер истинности высказываний. Например, относительно одних предложений может утверждаться, что они при некоторых условиях бывают истинными, в то время как  другие предназначены всегда быть истинными и ни при каких условиях не могут оказаться ложными. Далее, если принять точку зрения, согласно которой различия в характере истин обусловлены различиями в природе объектов, о которых идет речь в истинных высказываниях, то предметная область модальной логики должна включать как объекты реального мира, так и объекты возможных миров. Но именно такое различие никак не подразумевается стандартной семантикой.

Таким образом, один из основных принципов стандартной семантики  — однородность предметной области  — является ограничением, обусловившим ее неадекватность для экспликации  модальных контекстов. Именно с целью  разрешения трудностей квантификации модальных контекстов была предложена концепция семантики возможных миров, имеющая во многом неформальный характер.

Следует в этой связи отметить негативную позицию У. Куайна, который считал, что формальная респектабельность этой семантики не гарантирует от произвольности предлагаемых ею интерпретаций, носящих столь неформальный характер. Модальные сущности, по его мнению, не существуют столь же реально, как физические объекты. Эта оценка Куайна по существу констатирует важную особенность в развитии логики — расширение ее выразительных возможностей оказалось реальным только с привлечением философских рассуждений. Столь существенный сдвиг от формальных к философским аспектам логики не может не вызвать обоснованного скепсиса даже у менее строгих „формалистов”, чем Куайн.

Если теоретико-модельная  семантика достаточно жестко регламентирует естественный язык, то теоретико-игровая  семантика в большей степени  ориентирована на экспликацию процессов  и событий. Как показывает в своей  статье Э. Сааринен, при таком подходе  поддаются трактовке анафорические  явления, дискурсивные феномены и вообще проблемы, входящие в компетенцию  семантики текста. Не случайно, что  в последних работах по лингвистике  текста активно используются элементы теории игр, в частности для обоснования  стратегий говорящего и слушающего. Представленная здесь глава из книги  Карлсона является хорошим примером того, как анализ союза but с позиций диалоговых игр проясняет новые аспекты его употреблений.

Теоретико-игровой подход позволяет с помощью определенных технических средств (подыгры, операторы возврата) возвращаться к той семантической информации, которая рассматривалась на предыдущих этапах анализа текста, и использовать эту информацию, например, для распознавания различных видов анафорических выражений и выявления их референтов. В примере „Если человек заболел, его лечат" референт местоимения „его" весьма своеобразен — он, как видно из грамматико-семантической структуры предложения, совпадает с референтом слова „человек", который встречается в первой части предложения. Однако само слово „человек" в этом контексте не указывает на индивида, поэтому совпадение референтов „его" и „человек" оборачивается здесь каким-то загадочным совпадением неопределенности. Использование аппарата составных игр и подыгр позволяет вполне точным и единообразным способом эксплицировать этот тип анафоры.

С теоретико-игровой концепцией семантики связан исключительно  разнообразный круг проблем как в области логического анализа естественного языка, так и в других областях (теория доказательств, основания математики). Игра (в смысле математической теории игр) — это формализованная модель конфликтной ситуации, то есть такой ситуации, исход которой зависит от последовательности решений, принимаемых участвующими сторонами. Следует отметить, что в приложениях теорий игр рассматриваются не конфликты, а явления, которые могут быть интерпретированы как конфликты. Именно так и следует понимать задание условий истинности предложения с помощью игры, один из участников которой стремится доказать истинность рассматриваемого предложения, а другой — его ложность.