Alexnader Pope

>Марии-Антуанетты, заказавшей фарфоровое ведерко для своей "фермы" в Ромильи;

Павла I,  которому  в  Гатчине  был  построен  простой  с  виду,  но  изящно

изукрашенный внутри "березовый домик".

     Подобной  этому  домику  обманкой,  иллюзией  простоты  была   и   сама

пастораль, быстро развивавшаяся - или деградировавшая - в прециозную форму.

     Падение  жанра - факт более устойчивый  в  культурной  памяти,  чем   его

взлет,  кажущийся  странной  прихотью  вкуса.  Как   в   кратком   увлечении

пасторальностью, так  и в быстром  разочаровании,  сопровождавшем  жанр,  был

свой смысл. Смысл, являющий эпоху в ее существенных чертах, в разноречивости

ее художественных стремлений и даже в ее эстетической парадоксальности.

     Культ Природы - без него невозможно представить себе эпоху Просвещения.

Часть его - желание  быть естественным, подражать природе, которая как  будто

только теперь и  открывается сознанию европейца,  потрясенного  ее  красотой.

Природа - источник самого сильного эстетического переживания, так  может  ли

мимо нее пройти поэзия? Здесь-то, однако, и рождается  парадокс,  обнажающий

самую глубину поэтического мышления эпохи,  позволяющий  предсказать  судьбу

поэзии - ее последующее  осуждение критикой.

     Поэт уверен, что он может вместить новое вино в старые мехи, и,  следуя

этому убеждению,  пытается  историю  нового  времени  представлять  в  жанре

эпической поэмы,  а  небывало  отмеченное  печатью  воспринимающей  личности

чувство природы - в  жанре пасторали.

     Новое  сознание,  пробуждающееся  в   это  время,  как  будто   не  хотело

замечать  своей  новизны,  спешило  подкреплять  каждую  мысль   аналогиями,

прецедентами. Если нельзя было не увидеть революции, перевернувшей  науку  и

создавшей новую  картину  мира,  то  тем  с  большей  убежденностью  пытались

доказать, что сам  человек неизменен в своих  нравственных правилах,  в  своих

эстетических пристрастиях.

     Странная  эпоха - гораздо более решительная  в осуществлении перемен, чем

в признании  их  совершившимися:  эпоха,  в  сознание  которой  входит  идея

прогресса, и вместе с тем - эпоха, опасающаяся, что в  этих  переменах  будет

утрачено  нечто  очень  важное,  прервется  традиция  культуры,   разрушатся

нравственные законы.

     В области  искусства консерватизм оказался  наиболее  устойчивым:  новые

просветительские  идеи еще долго сосуществуют со  старыми  классицистическими

правилами. Легче  всего, конечно, упрекнуть, как это  обычно и делают, как это

сделал Т.-С. Элиот, нашедший очень точную  формулировку  для  упрека  поэтам

XVIII  века,  которым   не  хватило  "остроты  и   глубины  восприятия,  чтобы

осознать,  что  они  чувствуют  отлично  от  предшествующего  поколения   и,

следовательно, должны иначе пользоваться языком".

     В этих  словах -  большая  доля  справедливости,  но  не  вся  правда  о

поэтическом мышлении  эпохи  рационализма.  Следуя  этим  словам,  придем  к

пониманию ограниченности, но не достоинств, которые есть, как  есть  и  своя

новизна, свои открытия:  новизна  доведенной  до совершенства,  до  предела

возможной выразительности  и способности передать душевный  мир  европейца  в

XVIII столетии классической  формы. Едва ли кто-нибудь из  поэтов того времени

лучше, чем Поуп,  умел  быть  столь  оригинальным  при  минимуме  формальных

перемен, сохраняя убеждение, что ничего и не нужно менять, а  лишь  добиться

полного владения существующим языком поэзии.

     "Пасторали"  явились первым опытом проверки  уже достаточно  сложившегося

убеждения. Они же дали повод отстаивать его в ходе полемики.

     Законченные  к 1704  году  "Пасторали"  появляются  в  печати  -  первое

опубликованное произведение поэта - в 1709 году в шестом  выпуске  сборника,

уже более двух десятилетий  издаваемого  Джейкобом  Тонсоном.  Они  заключают

том, который открывается еще одним пасторальным циклом - Э. Филипса.  К  его

имени обычно прибавляют эпитет "пасторальный",  ибо  на  какое-то  время  он

первенствует в  жанре. На него-то и напишет, спустя пять  лет,  издевательски

хвалебную  рецензию  Поуп,  положив  начало  событиям,  вошедшим  в историю

английской литературы под именем "пасторальной войны".

     Поуп  преувеличенно хвалит Филипса  за то, что считалось его открытием   и

что  для  него  -  Поупа  -  неприемлемо.  Филипс  попытался  привить  жанру

национальный колорит и говорить не об условных пастушках,  а  об  английских

крестьянах с их разговорным наречием,  сохраняя  черты  английской  природы.

Хорошо или плохо  намерение, но результат выходит  достаточно неловким, что  и

подчеркивает Поуп: для него в том, что  в пасторали упомянуты волки (уже

несколько веков  в Англии вымершие), нет ничего  национального,  а  в  грубом

просторечии, вкрапливаемом  в обычный стиль, - ничего поэтического.

     Сегодня,  читая пасторали Филипса, мы  соглашаемся с Поупом  в   том,  что

они комичны. Но, может  быть,  у  каждого  из  поэтов  свое  преимущество:  у

Филипса более смелости, у Поупа - таланта?

     В   искусстве  талант  и  есть  единственная  мера  смелости,  разумной,

оправданной. Если кто-то из них двоих и обновил жанр, то не Филипс, а  Поуп,

создав, вероятно, самый  высокий,  мастерский  образец  пасторальной  поэзии

накануне того, как  старая жанровая условность была готова отойти в  прошлое.

Достоинства "звукового  стиля", новизна замысла, придающая  циклу цельность  и

делающая его не только рассказом о временах года, но аллегорией человеческой

жизни, и даже ощущение чисто английского пейзажа в  ненавязчивых  деталях  -

все  это  есть  в  "Пасторалях"  Поупа,  подкрепленное   силой   лирического

выражения, почти  оправдывающей применительно к ним слово "чувствительность".

     Но  пока что это слово - из будущего. Пока что поэзия стремится  говорить

не от имени личности, а находить всеобщее выражение вечным идеям, тому,  что

переживается везде  и всегда. И все-таки эстетический вкус меняется.

     При  жизни Поупа слово "вкус" употребляется все чаще, звучит  все  более

веско и постепенно меняет свое значение.

     Первоначально   оно  предполагало  наличие   некоего   общего   критерия,

отклоняясь от которого любое мнение грешило произвольностью  или  изобличало

невежество, то есть превращалось во "вкусовщину" или  в "безвкусие". Все  же,

что соответствовало  вкусу,  закреплялось  сводом  правил,  которые,  будучи

собранными вместе, складывались в нормативный трактат - в поэтику.

    Постепенно, однако, крепло убеждение,  что и в области эстетической

должна осуществиться  веротерпимость  и  что  вкус  всегда  отмечен  печатью

индивидуальности.  В  разумных  пределах,  конечно.  В  пределах   разумного

суждения, на которое  опирается хороший вкус.

     Разработка  понятия "вкус"  в  области   теории  рождала  то,  что   скоро

назовут эстетикой. Столкновение различных  вкусов  в  литературной  практике

расширяло ту область  литературной деятельности, имя  для  которой  уже  было

найдено  Джоном  Драйденом,  -  критику.  И  та  и  другая  пришли   сменить

нормативную  поэтику,  знаменуя  новую   литературную   ситуацию   и   новое

художественное мышление.

     В своем  "Опыте  о  критике"  Поуп  стал  одним  из  первых  теоретиков

только-только зарождающегося типа литературной деятельности.

     Едва  ли сам  Поуп  сознавал  всю   меру  своей  новизны  и   менее  всего

стремился быть новым. Своим "Опытом" он  включился  в  уже  два  десятилетия

кипевшую распрю между "древними" и "новыми", первые  из  которых  отстаивали

авторитет античности во  всей  его  непререкаемости,  вторые  -  достоинство

современных писателей.

     Время  наибольшей  остроты  суждений,  подобных,  скажем,  "Битве   книг"

Свифта, уже миновало, и Поуп не столько ищет противопоставления  двух  точек

зрения, сколько их примирения. Чтить древних, чей авторитет  поддержан веками

восхищения перед  ними, но быть снисходительным к  новым,  спешить  поддержать

достойных, ибо "стихи  живут недолго в наши дни, // Пусть  будут  своевременны

они...".

     Поуп  не  спешил  расстаться   с   убеждением,   что   писать   следует

придерживаясь образцов и выведенных из этих образцов правил. Для него, как и

для многих его  современников,  требования  подражать  древним  и  подражать

природе были, по сути, разной формулировкой одной мысли. Величие древних - в

их верности природе, только уже приведенной  в  систему,  освещенной  светом

разума. Зачем же пренебрегать указанным путем, даже  если  мы  и  собираемся

следовать по нему далее  предшественников?

     И Поуп  подражал. Подражал, оставляя  за  собой  свободу  выбирать  себе

образцы, не ограничиваться античностью. Английская  литература  едва  ли  не

первой решилась на то, чтобы уравнять своих национальных классиков в  правах

с "древними". Поуп перелагал на  современный  язык  Чосера,  редактировал  и

издавал Шекспира, чтил Спенсера, Мильтона, а также тех, кто  непосредственно

предшествовали ему  в деле создания традиции "августинского"  стиха:  Денема,

Уоллера, Каули, Драйдена. Подражал он и неожиданным поэтам,  которые  должны

были как будто  бы шокировать его хороший вкус,  а  он  тем  не  менее  писал

сатиру в духе "метафизика" Джона Донна.

     Величие  Поупа сказалось в его широте, в том, что он не  укладывается  в

прокрустово ложе стиля, которому он придал блеск и законченность. Поуп  поэт

разнообразный, меняющийся на всем протяжении своего творчества.

     Начинать  следовало, сообразуясь с образцом  самого искусного (по  мнению

"августинцев")   из   древних   поэтов   -   Вергилия.   Его    "Буколикам",

незамысловатому, простейшему  подражанию  природе  соответствуют  "Пасторали"

Поупа. Затем  тема  усложняется:  желание  развлечь,  доставить  наслаждение

уступает  место  целям  полезным,  дидактике.  Вергилий  в  четырех   книгах

"Георгик" всесторонне изложил труд земледельца;  сам  Поуп  и  его  читатели

полагали, что в  этом же духе выдержан "Виндзорский  лес".

     А между  тем это сходство совсем не  так уж и очевидно, не так  уж велико.