Эволюция языка и стиля латинских авторов на рубеже Античности и Средневековья

Все адресаты этих хвалебных произведений поздней античности — при этом не надо недооценивать степень формализации и в предыдущие эпохи — не наделены никакими индивидуальными качествами, их вряд ли можно представить живыми людьми с присущими им страстями, переживаниями, ошибками, сомнениями. Каждый из героев Венанция является не более чем "калейдоскопом" ходульных добродетелей и общих мест, вне какой-либо связи с конкретными историческими персонажами. Напыщенный, риторический стиль сочинений Венанция, являясь наглядным образцом той "оптической" амбивалентности, о которой мы говорили выше, служит примером формирования новых представлений о человеческой личности, когда сущность человека определяется исходя из его общественного положения или социального статуса, а не на основании его индивидуальных качеств56   .

Сходными  причинами объясняется и распространение, начиная с III в. н. э.⁵⁷, в латинском языке nomina agentis, оканчивающихся на ...tor, ...sor, ...trix. В "Variae" насчитывается более 50 примеров таких новообразований, относящихся к постклассическому периоду истории латинского язы-

 

CQ

ка58 . Некоторые  подобные существительные, встречались  уже в эпоху республики, но главным образом обозначали исполнении неких технических функций (например, accusator)⁵⁹. Однако в эпоху империи происходит значительное увеличение количества данных существительных, обусловленное как стилистическими, так и семантическими причинами. Эти новые стилистические конструкции "подчеркивают явление, качество и т.п. Сопоставьте воздействие двух выражений: "qui primus opes adcumulavit" и "opum primus adcumulator". Последнее выражение акцентирует момент законченности, определенности, завершенности действия, раз и навсегда характеризует человека, добившегося всего своими силами"⁶⁰. Не считая того, что подобный способ выражения более ёмок и лаконичен, он ставит во главу угла, оставляя в стороне аспект однократности или повторяемости действия, фигуру непосредственного деятеля, подчеркивая, кроме того, неотделимое от него качество. Поэтому вполне естественно, что именно такие существительные оказались наиболее подходящими для разнообразных морально окрашенных контекстов, таких, например, как инвективы или христианские проповеди, в которых грешников непрерывно клеймили словами типа fornicatores61 . Подобные слова годились и для панегириков и для литургии, где они одинаково часто употреблялись: "Спаситель человечества, избавитель...". Когда они используются вместо глагольных конструкций, таких, как "... тот, который оберегает (хранит, спасает)...", то, будучи существительными, освобождаются от всех временных характеристик, формируя вневременной, эталонный образец истинной реальности.

Все рассмотренные  выше стилевые и языковые особенности  поздней риторики указывают, кажется, в одном направлении: на уход конкретного человека на задний план, на замещение отдельного индивидуума его образом, идеальным образцом, основанным на тщательном исполнении своей роли, ориентированной на норму, в основном социальную. Индивиды — прежде всего носители определенных качеств, которые в институционали-

 

зированном, упорядоченном мире представляются статичными и неизменными: достойными внимания были не индивидуальные черты, а необходимые атрибуты. В живописи и скульптуре изображение человека строилось прежде всего на точной фиксации его социального статуса, его tituli и insignia, без учета индивидуальных физических или психологических черт, к портретному сходству не стремились. В литературе средних веков практически нет произведений, в которых действовали бы конкретные люди, а не персонифицированные моральные ценности, рассматривался бы внутренний мир героев, а не типизированная действительность62 . Все это формирует ту систему ценностей, которая лежит в основе представлений о человеке в эпоху перехода от античности к средним векам.

Агиография  и сборники писем деятелей церкви дополняют сложившуюся картину⁶³. Начиная с V в. грамотность на Западе все больше становится уделом клириков и монахов, а с VII в. является их исключительной прерогативой. Литературный язык, таким образом, стал принадлежностью определенного слоя общества, формируя и отражая характерную для него систему ценностей. И даже несмотря на то, что в произведениях отцов церкви формировался новый понятийный аппарат, что постоянно шел процесс пополнения словарного состава языка, все это не компенсировало определенной сущностной односторонности.

Прозрачность структуры, наполненность реальными событиями, конкретными обстоятельствами, человеческими взаимоотношениями, столь характерные для писем Цицерона или писем, сохранившихся, например, в "Жизнеописании двенадцати Цезарей" Светония64 , постепенно, в течение пяти веков империи, сменились отчужденным формализмом. Принятие христианства, искреннее или поверхностное, в сочетании с постоянно растущей значимостью литературных занятий прямо способствовало развитию этого стереотипного литературного языка. Заслуживает внимания и то обстоятельство, что, несмотря на торжественные заверения в

 

дружбе и искреннем  расположении, эпистолографы времен Поздней Римской империи чрезвычайно редко употребляют в письмах имена своих адресатов. Личный praenomen, кажется, еще имеют все, но он исчезает из письменного литературного языка. Неудивительно, что стиль писателей, для которых христианская caritas ("любовь") была центральным понятием, характеризуется — особенно на уровне clausulae — стереотипностью, однообразностью, монотонностью, бедностью средств художественного выражения, в нем нет гибкости, динамичности, легкости, многообразия65 . Приверженцы caritas, конечно, заявляли, что данный язык является зеркалом души, искренним излиянием чувств, идущих от сердца⁶⁶, тем не менее, их письма представляют собой, главным образом, поверхностные вариации одного и того же ограниченного числа тем.

Говоря о  процессе усвоения церковью классической культуры на Западе, Э. Ауэрбах отмечает: "Начиналась эпоха, которой суждено было долго продлиться, когда высшие слои общества не обладали ни образованием, ни книгами, ни даже языком, на котором они могли бы описать культурную ситуацию, сложившуюся в реальных жизненных условиях. Был усвоенный в процессе обучения язык... но это был язык общей культуры"67 . Поэтому неудивительно, что, когда в начале IX в. Эйнхард задумал написать биографию такой колоссальной фигуры, как Карл Великий, чье значение выходило далеко за пределы категорий, связанных со сферой святости и благочестия, ему пришлось соединять в единое целое мозаику цитат из "Жизнеописания двенадцати Цезарей" Светония, написанного во II в.

В период между 600 и 1100 гг. слово humanitas употреблялось обычно в уничижительном смысле, обозначая "человеческую бренность", в частности плотскую, тогда как в античности это слово либо означало "филантропию" (человеколюбие, человечность), либо определяло весь комплекс понятий, связанный с гуманитарными науками, интеллектуально-

 

стью, утонченным воспитанием, духовной культурой, классическим образованием69   .

В античном искусстве  великая традиция римского скульптурного портрета достигла своего расцвета в III в., когда художникам удалось добиться почти полного портретного сходства с оригиналом. Затем в этом, да и во многих других жанрах, индивидуальные физические особенности начинают отходить на задний план перед общим и нормативным, перед типическими признаками и обязательными атрибутами70 . Позднее, в искусстве высокого средневековья мы также вряд ли сможем обнаружить какие-либо элементы реализма: воздействие этого типа искусства будет строиться на контрастах — Бог и человек, могущество и ничтожность и т.п.

В поздней античности миметическая (подражательная) традиция отражения и постижения реальности, которая доминировала на протяжении всей классической эры в Греции и Риме, постепенно уступала место сим-волико-аллегорической71  , представляющей собой альтернативу мимесису.

 

¹См. литературу вопроса: Апресян Ю.Д. Дейксис в лексике и грамматике и наивная модель мира // Апресян Ю.Д. Избранные труды. М., 1995. Т. II. С. 629-650. ²Ениколопов С.Н. Три образующие картины мира // Модели мира. М., 1997. С. 35—36. ³Брутян Г.А. Гипотеза Сепира-Уорфа. Ереван, 1968. С. 57; Он же. Лингвистическое моделирование действительности и его роль в познании // ВФ. 1972. № 10. С. 87. ⁴Cassiod., Var. VII, 17.

и

⁵Боэций. Утешение философией I, 4 (Пер. В.И. Уколовой): "Затем Опилион и Гауден-ций, им королевская цензура повелела за многочисленные преступления удалиться в изгнание. Когда же они, не желая подчиниться, устремились под защиту святого убежища, и об этом стало известно королю, тот приказал: если они не покинут город Равенну в предписанный срок, то после клеймения оба будут изгнаны". О Киприане известно только то, что, будучи королевским референдарием, он донес королю о письмах, якобы отправленных сенатором Альбином византийскому императору Юстину, что послужило поводом для начала массовых репрессий среди римской аристократии, во время которых погибли Боэций и Симмах; PLRE 2: "Opilio 4", "Cyprianus 2"; Уколова В.И. "Последний римлянин" Боэций. М., 1987. С. 39-41. ⁶Arator, Epistula ad Parthenium; ср. Cassiod., Var. VIII, 19; CILIX, 1596. ¹ Григорий Турский, История франков III, 36; PLRE 2: "Parthenius 3". ⁸Ср.: Enn. 314.29ff; другая точка зрения: Liber Pontificalis. 53.3-5. ⁹Cassiod., Var. IV, 19-27. ¹⁰Ibid. V, 22, 3.

Ibid. 21, 2.

 

¹²Ibid. VIII, 14, 3-4.

1³Лотман Ю.М. Литературная биография в историко-культурном контексте (к типологическому соотношению текста и личности автора) // Лотман Ю.М. Избранные статьи. Таллин, 1992. Т. I. С. 368. 1⁴Cassiod., Var. VI, 9, 3-4; и ср.: III, 6, 3. ¹⁵Ibid. V, 40, 5. ¹⁶Ibid. VII, 38.

¹⁷Ibid. 35. О'Доннелл (O'DonnellJ.J. Cassiodorus. Berkeley; Los Angeles; London, 1979. P. 5) назвал Осготское королевство "миром, отраженным в зеркале". Enn. 12.9-13; ср.: Fronto. Ad Marcum Caesarem et Invicem, III, 12. Что касается "Variae", О'Доннелл говорит о "ностальгии по блестяще отточенной риторике серебряной латыни" (Op. cit. P.

⁹⁶).

¹⁸Cassiod., Var. VIII, 26, 3-4; X, 31, 2-3; Fridh Â.J. Études critiques et syntaxiques sur les

Variae de Casiodore. Göteborg, 1950. P. 62-82.

¹⁹Ауэрбах Э. Мимесис. Изображение действительности в западноевропейской литературе. М., 1976. С. 92-93; 104-105.

²⁰Muller H.F. L'époque mérovingienne. Essai de synthèse de philologie et d'histoire. N.-Y., 1945. P. 161, а также выше: Р. 157-158.

²¹Pflaum H.-G. Titulature et rang social sous le Haut-Empire // Recherches sur les structures sociales dans l’Antiquité classique. P., 1970. P. 159-185.

²²Fridh Â.J. Terminologie et formules dans les Variae de Cassiodore. Études sur le développment du style administratif aux derniers siècles de l’antiquité. Stockholm, 1956. P. 106-109.

²³Вот несколько изысканных примеров, сочетающих в себе как вышеприведенные качества, так и отвечающие требованиям эвфонии: cervicositas, flexibilitas, numerositas, officiositas. Ср.: Zimmermann O.J. The Late Latin Vocabulary of the Variae of Cassiodorus. Washington, 1944; а также Fridh Â.J. Contributions à la critique et Finterprétation des Variae de Cassiodore. Göteborg, 1968. P. 33f. ²⁴Fridh Â.J. Contributions... P. 155-156.

²⁵Все эти слова встречаются в основном у христианских авторов или, как например, profunditas иpuritas, являются характерными признаками поздней античности в целом. 2⁶Symm., Ep. I, 24.

²⁷Ср.: Paulinus Nol., Ep. 21,6; Sid., Ep. IV, 28; Vita Honorati // PL. 50.1261B-C: "blanda... dulcia... mel... dulcedinis"; Victor Vitensis 4, 8-10 и т.д. У Симмаха примеры подобного словоупотребления встречаются гораздо реже.

²⁸Prudentius. Cathemerinon IV, 33; Sid., Ep. III, 12; Fausti aliorumque epistulae // MGH. AA. Vol. VIII. P. 271, 22-7; Enn., 18. 12-14; Vita Caesarii I, 52; Cassiod., Instit. I, 17, 1; Epp. Austrasicae 12.

²⁹Zilliacus H. Zur Umschreibung des Verbums in spätgriechischen Urkunden // Eranos. 1956. 56. P. 160—166.

³⁰Cassiod., Var. IX, 23, 3. Ср.: Symm., Ep. II, 9: "... ad conciliationem gratiae", в классическую эпоху было бы "ad conciliandam gratiam". ³¹Cassiod., Var. VII, 35.

³²Cassiod., Var. VIII, 16. Ср.: VI, 6: "diligentiae suae districtione" (districta diligentia); X, 30: "captivationis"; IV, 30: "decoctione"; XII, 14: "inroratione"; IV, 27; VIII, 29, 30: "objec-tio"; I, 28: "reparatio"; IX, 24: "sequestratione"; I, 16; XII, 21: "subreptionibus"; VI, 19: "visitatio". Все эти и подобные слова Циммерманн считает вновь изобретенными (Zimmermann O.J. Op. cit. P. 17-25). См. также: Rosen H. The Mechanisms of Latin Nomi-

 

nalisation // Aufstieg und Niebergang II. Principat / Ed. H. Temporini, W. Haase. B.; N.-Y., 1983. P. 178-211.

³³Daube D. Roman Law: Linguistic, Social and Philosophical Aspects. Edinburgh, 1969. P. 45.

³⁴Daube D. Op. cit. P. 37-40; Fichtenau H. Arenda: Spätantike und Mittelalter im Spiegel von Urkundenformeln. Graz; Cologne, 1957. P. 93-95.

³⁵MucMullen R. Some Pictures in Ammianus Marcellinus // Art Bulletin. 1964. 46. P. 435-438.

³⁶Гуревич А.Я. Категории средневековой культуры. Изд-е 2-е, испр. и доп. М., 1984. С. 313.

³⁷Fridh Â.J. Terminologie et formules dans les Variae de Cassiodore... К этому, несомненно, можно отнести и постепенное исчезновение звательного падежа из поздней латыни (O'DonnellJ.J. Op. cit. P. 95).

³⁸Примеры из императорский указов см.: O'DonnellJ.J. Op. cit. P. 34. ³⁹Как замечает С.С. Аверинцев "...общее место — инструмент абстрагирования, средство упорядочить, систематизировать пестроту явлений действительности, сделать эту пестроту легко обозримой для рассудка" (Аверинцев С. С. Риторика как подход к обобщению действительности // Поэтика древнегреческой литературы. М., 1981. С. 16). ⁴⁰Paulinus Pel., Eucharisticon, 540: "... instabilis semper generaliter aevi". ⁴¹Enn. 105, 19-20; 138, 20; 186, 17; Cassiod., Var. II, 3; III, 6, 3; AL II, 2, 1376, 6; 1385, 6; 1411, 13; 1414, 14, 1430, 7; 1445, 7; 1516, 3. В подобном метафорическом контексте часто употребляются и gemmae (см. ниже).

⁴²Enn. 16, 30. Ср. также: Cassiod., Var. X, 5: "... mutavimus cum dignitate propositum...", слова, вложенные в уста Теодата при его вступлении на престол.

⁴³MucMullen R. Op. cit. P. 445—450; также см.: Salvianus. De gubern. Dei IV, 33: ("когда человек меняет свои одежды, он немедленно меняет свой пост"); Rйmy B. "Ornati et or-namenta quaestoria, praetoria et consularia" sous l’Empire romain // REA. 1976-1977. Vol. 78-79. P. 160-198.

"Morris С The Discovery of the Individual, 1050-1200. L., 1972; Ullmann W. The Individual and Society in the Middle Ages. L., 1967. P. 43f; Grabar A. Plotin et les origines de l’esthétique médiévale // Cahiers Archéologiques. 1945.I. P. 19. ⁴⁵MGH. AA. Vol. XII: Index nominum "Senarius".

⁴⁶Cassiod., Var. VII, 7. Ср.: I, 12; IV, 6; VI, 5; Sid., Ep. IX, 4, 1; AL I, 1, 689; ILS 1259: "Paulina... fomes pudoris, castitatis vinculum amorque purus et fides caelo sata... munus deorum"; Vita Caesarii I, 45; Venantius. Appendix V, 10: "florum flos florens". ⁴⁷Михайлов А.В. Поэтика барокко: завершение риторической эпохи // Михайлов А.В. Языки культуры. М., 1997. С. 117, 144-146; Bremer D. Licht und Dunkel in früh-griechischer Dichtung. Bonn, 1976.

⁴⁸Hunger H. Reich der neuen Mitte. Graz; Wien; Köln, 1965. S. 74-96. ⁴⁹Каждан А.П. Византийская культура. СПб., 1997. С. 84-86. ⁵⁰Amm. Marc., XXI, 16, 1: "котурн императорского авторитета".

⁵¹Amm. Marc., XVI, 10, 10: "tamquam figmentum hominis" ("словно изваяние человека"). ⁵² Ibid.

⁵³Памятники средневековой латинской литературы IV-VII веков / Отв. ред. М.Л. Гаспа-ров, С.С. Аверинцев. М., 1998. С. 367-369.

⁵⁴Avitus. Appendix XV (принадлежит перу Венантия) в честь королевы Австрегильды, которую Григорий Турский называет "презренной" (История франков V, 35). ⁵⁵ Venantius. Carmina VI, 1, 23, 27; X, 8, 5-6; Appendix V. ⁵⁶Гуревич А.Я. Указ. соч. С. 311-312.

 

⁵⁷WeischeA. Studien zur politischen Sprache der römischen Republik. Münster, 1966. S. 105-111.