Афганская война

    Итак, возникли острые противоречия. С одной  стороны, ввод 40-й Армии и изменения  в руководстве государством вселяли  надежду на перемены к лучшему, а  с другой - усиление сопротивления  моджахедов, продолжающиеся распри внутри НДПА, инертность крестьянских масс и  настороженность в племенах препятствовали стабилизации обстановки на местах. Большая  часть территории страны оставалась под контролем моджахедов.

    Некоторые военачальники 40-й Армии и аппарата Главного военного советника пришли к выводу, что боевые действия против моджахедов ("борцов за веру") по своей  сути есть гражданская война, и советские  полки и батальоны были втянуты  в боевые действия против своей воли. Вместе с тем наши офицеры, сержанты и солдаты поставленные перед  ними задачи выполняли как полагается, проявляя при этом изрядное мужество и отвагу.

      Заслуживают внимания мнения  непосредственных участников событий.  Так, рядовой Эдуард Оганов, водитель  бензовоза, вспоминает:

    "Мы  переходили границу в 1979 году  по понтонному мосту. Ехали  на КамАЗах, бензовозах. Каждая  машина в длину около двадцати  метров, 5 метров - расстояние между  машинами. И вот 120 машин, умноженные  на 25 - три километра - и есть  длина колонны. Из них к концу  службы (а прослужил я там год  и восемь месяцев) осталось  только две - моя и друга-таджика. 

    Сначала мы ехали по пустыне. Дорога была тяжелая, незнакомая, ехать трудно, не более 30-40 километров в час. По дороге кто-то отдал приказ выключить фары. Ехали  на габаритах, а потом и вообще выключили свет... Да, забыл сказать, перед выходом за границу у  нас документы отобрали, а на грудь  повесили бирки - там группа крови, резус. Сначала бирки были деревянные, а  позже выдали металлические. Ведь кто-то специально их разрабатывал, делал, деньги получал. Значит, это кому-то было нужно.

    Моя работа? Я знал только одну дорогу - Саланг. Перевал Саланг находится  в провинции Баглан, объект первостепенной важности на основной магистрали Хайратон - Кабул. Если следовать к перевалу с севера, то четыре больших серпантина предшествуют непосредственно туннелю. На высоте около 3,5 км - туннель длиной почти 2,7 км, шириной 3 метров, высотой 4,7 метра. Над туннелем почти полукилометровая горная порода. После туннеля - спуск  в кабульскую долину. Эту трассу у нас называли позже "Дорогой  жизни". Когда первый раз я туда поднимался, из носа и ушей шла кровь - сильный перепад давления. А  потом привык. По этой дороге сделал около 90 "ходок".

    На  перевале есть туннель. Освещение было, но из-за высокой загазованности и  отсутствия тяги не было видимости. Приспособились. Из кабины высовываешь палку, когда  едешь на ощупь, она царапает стену - значит, все нормально. Перестала  царапать - руль держи вправо. А рядом  встречная колонна. Водители в туннеле  не погибали, а вот 16 ракетчиков задохнулись". Э. Оганов имеет в виду "ЧП" в  туннеле.

    О нем в рабочей тетради начальника штаба 40-й Армии генерал-майоре В. М. Панкратова есть такая запись:

    "23 февраля 1980 года в 23.00 при совершении  марша зенитно-ракетной бригадой  и 186 мсп во время прохождения  туннеля (перевал Саланг) водитель  одной из машин ударил автомобилем  в стену. Машины, идущие за ним,  остановились. Образовалась пробка. В результате загазованности  в туннеле началась паника. Отдельные  военнослужащие стали стрелять. В результате 16 человек отравились  выхлопными газами в туннеле,  в том числе два офицера.  Четыре человека получили огнестрельные  ранения и у одного сломана  нога. Причиной данного происшествия  явилась плохая организация марша пропуска колонны через туннель. Для проведения расследования направлена комиссия под руководством первого заместителя командующего армией генерал-майора Б. Ткача. Принятыми мерами пробка ликвидирована в 10.00. Движение в туннеле возобновилось".

    Далее Э. Оганов говорит откровенно: "О  службе в Афганистане многое можно  рассказать, но не люблю я это. Служил - куда денешься. Афган есть Афган. Как-то в одной из совместных операций с  афганским подразделением их командир подарил мне Коран. "Держи, - говорит, - при себе. В пути он тебя будет  хранить". Пришло время, нас - на "дембель" по приказу в ноябре 1981 года. Вернулся на родину с войны, и что меня особенно поразило - это враждебное отношение  к "афганцам". В военном билете "афганцем" не значусь, там лишь одна печать войсковой части ПП 127717 - и ни слова о пребывании в ДРА и участии в боевых действиях. "Выходил" свидетельство о праве на льготы "афганца". У нас так бывает... Но сегодня я лично благодарю тех людей, которые хоть как-то, хоть чем-то хотят напомнить живым о нас и о тех, кто остался по ту сторону войны. Вечная им память...".

    Тот, кто побывал в  Афганистане,

    Легкого пути искать не станет,

    Под тяжелой ношей  смелым станет,

    Не  оставит вас в  беде любой.

    Другой  участник событий в Афганистане, рангом значительно выше Э. Оганова, генерал-лейтенант И. Ф. Рябченко вспоминает:

    "Сначала  нас встречали как героев - народ  радовался, ликовал. Но он радовался,  с моей точки зрения, тому, что  Амин был уничтожен. Ведь он  жестоко расправлялся с теми, кто выступал против правительственных  войск: посылал карательные отряды  и с чисто восточной жестокостью  наводился порядок, там все  сжигалось, уничтожалось...

    И самым правильным, целесообразным было бы уйти нам оттуда сразу на выполнение тех задач, о которых вели разговор в начале афганской эпопеи - выйти  на основные коммуникации, которые  шли из Пакистана, Ирана, перекрыть  все дороги и тропки, не допустить  провоза оружия, перехода моджахедов, душманов - тех противников, которые  выступали против центральной власти. Тогда бы мы не ввязли в эту бойню, в их борьбу друг против друга".

    Еще одно свидетельство - Карим улла Хам-джорд  из Джелалабада:

    "В  декабре 1979 года я гостил у  брата в Баграме. Между 18 и  19 часами 25 декабря на здешний  аэродром стали приземляться  грузовые самолеты, каких я ранее  не видел. Их много. В 20.00 неожиданно прекратились телевизионные  передачи. По радио звучала только  музыка. Даже мой брат, военный  летчик, не знал, чьи самолеты  садились на его аэродроме.  Чужие - знали все. Через 5 минут  самолеты поднимались в воздух. Началась стрельба. И только утром  увидели: на аэродроме советские,  а не американские самолеты, а  по улицам шли советские танки. 

    Нам, мальчишкам, было интересно: подбегали  к машинам, солдаты дарили значки, кокарды, меняли продукты на сигареты, жвачку. Первые наши друзья ушли через  три дня. Их место занимали новые  подразделения. А по ночам моджахеды  ходили по домам и забирали мальчиков: "Воевать не можешь, патроны подавать будешь!".

    Это подтверждается краткой записью  в рабочей тетради генерал-лейтенанта В. М. Панкратова 6 сентября 1980 года: "Гульбеддин дал лозунг: Каждый мальчишка должен брать оружие и стрелять на дорогах - так угодно Аллаху. А что возьмет  из подбитой машины, это Аллах даст ему в подарок".

    Генерал-лейтенант  В. П. Черемных: 
"Я служил в ЛенВО первым заместителем начальника штаба округа. После 27 декабря 1979 года, через некоторое время, меня вызвали из Ленинграда в Москву. Там я узнал о своем новом назначении - советником начальника Генштаба афганских вооруженных сил. Когда в феврале 1980 года я прибыл в Кабул и окунулся в изучение обстановки, причем в довольно-таки сложных условиях (антиправительственные выступления в столице), то понял: мы столкнулись с острыми противоречиями. Наши батальоны и полки втягивались в боевые действия против своей воли...".

    Едва  ли не в каждой российской семье, как  дорогие реликвии, бережно хранятся письма с "той", теперь уже далекой  войны. Письма родных и близких, не вернувшихся  домой. Теперь к ним прибавились  свежие, еще не пожелтевшие от времени. Чем же они отличаются - разве  что формой: там - треугольники, здесь - конверты.

    А содержание, глубинная суть на удивление  схожи. И те, и другие словно пропитаны  трогательной заботой о мамах  и папах, сестренках и братишках, бабушках и дедушках, а также страстным  желанием жить. "Ждите меня - и  я вернусь!" - и сквозь неторопливую вязь мальчишеских почерков и беглую россыпь торопливых строк, брошенных  на бумажный лист перед походом, боем, дежурством, подобно упругим побегам  пробивается эта мысль, хотя авторы не всегда выставляли ее напоказ - напротив, чаще всего тщательно маскировали. Причем, совершенно не важно, кто их писал - новобранец или ветеран, рядовой  или офицер: война нивелирует чувства, обостряя главные, стирая второстепенные, хотя, впрочем, не разложить их вот так по полочкам.

    Они попадали в Афганистан, как на край земли, в диковинное, экзотическое место - ведь большинство не выезжало до того времени за пределы родной области. И всему удивлялись': надрывным  крикам муэдзинов, по несколько раз  в сутки сзывающих правоверных  на молитву, женщинам в черном, как  призраки: они ассоциировались с "духами" - чем-то бесплотным, неосязаемым. Они заворожено наблюдали, как горец  разматывает с головы чалму: четырнадцатиметровая ткань служит ему и скатертью, и одеялом, и простыней. Им было больно смотреть на чумазых афганских мальчишек - искалеченных, с оторванной рукой  или ногой. Им не было известно чувство  страха и опасности: оно пришло гораздо  позже, когда сами окунулись в  круговерть событий.

    Чуть  не каждый день, а то по несколько  раз в сутки, к ним обращались афганские товарищи с просьбой разминировать  дорогу или дом, поддержать "огоньком" попавшую в засаду группу, обезвредить  крупную банду, терроризирующую  население, захватить верблюжий  караван с оружием, боеприпасами, направляющийся из Пакистана.

    Наши  воины мужественно и честно выполняли  свой долг. Но те, кто не избежал смерти, похоронены, хотя и с почестями, но без огласки, там, где они погибали. Такой "несуразице", царившей в стране, нет оправдания!

    Генерал-полковник  Г. А. Стефановский, бывший член Военного совета Туркестанского округа, в своей  книге "Пламя афганской войны" не скрывает: "Фамилии, имена и  отчества погибших уже замелькали в  разного рода донесениях, документах и справках, а в радиоэфир оборванные жизни шли под мрачным кодом "ноль двадцать первый".

    Через некоторое время обработают, обернут  целлофаном, заварят в цинковый гроб, оставив маленькое окошечко, и  обобьют досками. Пройдет прощальный траурный митинг. Боевые друзья проводят в последний путь товарища, каждый будет вспоминать, когда и при  каких обстоятельствах виделся  последний раз с живым старшим  лейтенантом или сержантом.

    Затем их погрузят в транспортный самолет. Бортмеханик осмотрит большие опечатанные  деревянные ящики, со вздохам пометит что-то в бумагах и отправится к командиру экипажа, докладывать, что все готово к перевозке. С этого момента самолет превращается из небесного трудяги - грузовичка в "Черный тюльпан". Черный тюльпан - это радиопозывной. Этим позывным вызывали самолет. "Груз двести" - так по коду обозначали погибших. Гроб с телом погибшего сопровождал тот, кто был с ним в последнем бою, или друг, или офицер из той части, где он служил. В самолете, который отправляли на Родину, кроме экипажа, никого не было. Самолет летел по очереди в те города, поселки и села, откуда были погибшие.

    А в Союзе, на каком-либо провинциальном, как правило, аэродроме его отправят на самую дальнюю стоянку и  подальше от глаз. Экипаж, измученный долгим перелетом сопровождающие отправятся искать столовую и ночлег, а горькая  весть уже поднимает на ноги военкоматовское  и гарнизонное начальство. Начнется обычная суета по похоронному  обряду погибших воинов".

    "Да, мы пришли в Афганистан выполнять  интернациональный долг и выполнили  его, - скажет десятилетие спустя  генерал-лейтенант запаса И. Ф.  Рябченко на встрече о матерью  погибшего в Афганистане сына  Н. И. Прохоровой. - Это была  война, где или ты, или - тебя! Тысячи погибших, изувеченных, пропавших  без вести. Гибли из-за того, что не знали и не могли  знать обстановки, гибли по доверчивости... Раздаются еще голоса, что война  эта нужна была военным. Военным-то  как раз она и не нужна!  Это мы отчетливо сознавали  уже в первые дни пребывания  в Афганистане. Писали, требовали,  но, увы... Не слушали нас, не  приняли там, "наверху", единственного  решения даже тогда, когда в  воздух поднялись и взяли курс  на родину первые "Черные тюльпаны"...

    Хоронить "афганцев" с почестями на родине не полагалось. Хоронили тихо. Но как  бы тихо родители ни прощались со своими сыновьями, о горе узнавали многие. Как бы строго ни запрещали надписи  на могилах "Погиб в Афганистане", все знали - погиб именно там.