Методические особенности изучения досугового творчества Санкт-Петербурга XVIII – XIX вв

      Проблема  заключается в том, что в ситуации разрушения традиционной культуры, предложившей для реализации психологического потенциала лиминария празднично-игровые формы, лиминарий трансформируется в социальный тип. Выйдя из праздничной стихии в социум, лиминарий создает в XX в. специфическую лиминарную субкультуру, известную нам как социалистическая культура. То, что до определенного времени казалось универсальным, всего лишь одна из субкультур в русской культуре. Архетипом этой субкультуры оказалось также праздничное поведение и его вторжение в социальную жизнь. Русскую историю XX в. определил не только Маркс, но и фольклор, архетипы праутопии. Для интровертивной культуры, к которой относится русская культура, это естественно, поскольку свои контакты с миром она выстраивает, исходя не из объективных его связей, а из повторяющихся архетипов.

      Используемое  Н. Бердяевым для осознания политических процессов XX в. понятие «новое средневековье» означает прорыв в поздней истории  свойственных средним векам коллективных представлений, что проявилось в попытках реализовать праздничный миф в социальных формах. Это оказалось возможным потому, что лиминарий не нашел себя в материальной цивилизации, которую начало создавать в городах конца XIX и начала XX в. русское торгово-промышленное сословие. Однако он не принял этой цивилизации вообще. Лиминарий никогда не относился к вещи как ценности. Для него деятельность никогда не была самоценной. Традиционная культура вообще была социализацией свойственной лиминарию картины мира. Поэтому ее следовало бы назвать лиминарной. В XX в. ее ценности оказались социализированы. Разве не имеют отношения все эти образы изобилия, свойственные социалистическому мифу, фольклорно-праздничным традициям? Как известно, подлинное изобилие присуще лишь загробному миру. В нем обращают внимание чудесные сады с разнообразными фруктами и овощами. Когда их срывают, они вновь вырастают. На этом блаженном острове мертвых хлебородные поля цветут трижды в год. Там нет ночи, там изобилие птиц и рыб. Умершие проводят там время в праздниках и плясках. Э. Тайлор пишет, что в этом блаженном месте растет гигантская земляника [59, с. 298]. Этот образ напоминает фантазии отечественного лиминария 30-х годов.

      Таким образом, как психологический тип  с присущей ему картиной мира лиминарий оказался причиной, почему Россия не пошла по пути движения романо-германского мира – пути создания материальной цивилизации. По сути дела, создаваемая лиминарная или социалистическая субкультура тесно связана с традиционными ценностями. О том, что на протяжении XX в. Россия продолжала исходить из этих традиционных ценностей, свидетельствуют сделанные ею успехи в духовной культуре и поражения в сфере материальной.

      Как мы убеждаемся, каждый психологический  тип личности по-разному относится  и к игре. Это обстоятельство позволяет понять разнообразные социальные функции игры в ее соотнесенности с потребностью и предрасположенностью разных психологических типов личности. В результате обнаруживается несостоятельность распространенного представления о культуре (в том числе и отечественной) как о некоей статичной реальности, делающей ее носителей похожими. Как мы попытались показать, жизнь культуры динамична и зависит от актуализируемого первоначально в досуговых, индивидуальных, а затем и в социальных формах психологического потенциала личности.

      Таким образом, на разных этапах истории утверждают себя и разные психологические типы личности. Начиная с XVIII в. история русской культуры предстает в виде последовательной смены субкультур: субкультуры, создаваемой пассионарием, т.е. дворянской; создаваемой мещанином и предпринимателем, т.е. городской; субкультуры, создаваемой лиминарием, т.е. социалистической, еще недавно претендовавшей на универсальную.

      Очевидно, что сегодня социалистическая, т.е. лиминарная, утопия приказала долго жить. Поэтому отношения между институционализированными и неинституционализированными сферами деятельности, между деятельностью и досугом, досугом и культурой радикально меняются. Не следует, однако, этой уходящей, угасающей субкультуре давать, исходя из политических ориентаций жесткие оценки. Эта субкультура была ни хорошей, ни плохой, она была такой, каким был психологический тип лиминария. Его потенциал и был социализирован в этой субкультуре. Лиминарная субкультура развивалась до тех пор, пока не был целиком реализован свойственный этому психологическому типу потенциал. Сегодня лиминарий себя исчерпал и уступает место другим типам.

      До  сих пор наиболее яркие страницы русской истории были связаны  или с пассионарием, или с лиминарием. Следует признать, что в отечественной истории мещанин еще недостаточно раскрыл свой потенциал. Сегодня наступил этап, когда он начинает играть ведущую роль. Устремляясь в будущее, Россия вынуждена вернуться в прошлое и вспомнить, как в конце XIX – начале XX в. в ее истории происходил процесс распространения мещанско-предпринимательских ценностей.

      То, что в свое время не получило развития и было разрушено, сегодня начинает вновь актуализироваться. Основой новой мещанско-предпринимательской субкультуры в России станет и особое соотношение игры и деятельности, с одной стороны, и досуга – с другой. 

      Выводы  по первой главе

      Под «досугом» обычно подразумевалось время, свободное от исполнения непреложных обязанностей. Но это время вовсе не было праздным, ничем не заполненным, а использовалось для удовлетворения того, что древние считали высшими запросами человека, требующими специфических видов деятельности.

      Имея  в виду ранние исторические эпохи, можно  утверждать, что досуг означал  не столько даже отрезок времени, отличающийся от времени рабочего, или времени, затрачиваемого на выполнение непреложных обязанностей, сколько тип деятельности, значимый не только для всего общества в целом, но и для некоторых его социальных групп или отдельных его представителей. Сам факт появления слова «досуг» означал реальность дифференциации общества и свидетельствовал об общественной динамике, развитии, что, несомненно, в истории было прогрессом.

      Исключительная  потребность русского человека в  досугово-праздничных формах обусловлена  характером цивилизации, максимумом напряжения, производного от ее характера. В конечном счете, досуг является репрезентативным для истории цивилизации и для психологии русского человека. Величайшую ценность досуг представлял в исторические эпохи, когда на «вызов» истории и природы народ находил мудрый «ответ» и мог расслабиться. Но еще большую ценность досуг представлял в ситуациях крайнего сосредоточения и напряжения сил, когда общество нуждалось в периодах временного спада напряжения. Тогда наступало праздничное освобождение от необходимости, возникала свободная игровая стихия, в которой на краткий миг реализовывались все потенциальные, дремлющие в человеке способности и предрасположенности. Может быть, в играх и праздниках русский человек усматривал гораздо большую ценность, чем другие народы. Это объясняется тем, что «вызовы» в его истории были систематическими, что обязывало его поддерживать жесткую государственность, лишающую его свободы.

      Таким образом, смысл разнообразных досуговых  форм заключается в потребности временного расслабления, когда человек получает возможность вернуться в естественное состояние, т.е. в состояние гармонии с природой. Но дело не только в том, что досуг позволяет расслабиться и временно возвращает в природное состояние, но и в том, что он позволяет накопить и восстановить витальную энергию. Поэтому универсальная функция досуга заключается в культивировании витального начала, поддержании его в таком состоянии, чтобы это обеспечивало дальнейшее развитие цивилизации.

      В сфере досуга потребляется вся культура, и не только потребляется, но и творится. Все, что появлялось в культуре ценного, первоначально представало в фирмах досуга, часто в его неинституционализированных формах. Что со временем становится коллективной и социальной ценностью, первоначально возникает и функционирует в индивидуальных формах. Следовательно, досуг и культура тесно связаны. В досуговых формах в культуре рождается то, что общество или институционализирует, или отвергает. Раз досуг культуротворен, он не может нас не интересовать. Видоизменяя смысл приведенного выше высказывания Б. Паскаля о досуге, можно утверждать: логика развития культуры понятна, если уяснить смысл досуга.

2 Празднично-игровые  формы досуга

в контексте городской  культуры 

2.1 Городские народные  празднества 

в Санкт-Петербурге XVIII – начале XX столетия  

      Народные  празднества в условиях городского досуга и в XVIII – начале XIX в. стойко хранили многие черты сельских праздников. Сходство цивильных и деревенских празднеств легко обнаруживалось прежде всего в общей фундаментальной основе – в народной праздничной культуре, в единении традиций, обычаев, обрядов, подверженных определенным художественно-эстетическим и морально-этическим изменениям в условиях городского бытия. Это сходство прослеживалось и в общих фольклорно-мифологических началах народных праздников на селе и в городе, несущих в себе опыт одновременно языческой и православной культуры.

      Но  следует помнить, что между фольклорной  и праздничной культурой существовало и различие: фольклор обладал неповторимой спецификой и не мог быть тождествен массовой народной культуре в целом, включающей, к примеру, язык, литературу, музыку, танец, игру, хотя в ситуации праздничной жизни на практике возникала иллюзия размывания граней между собственно фольклорным творчеством и народным зрелищем, между искусством и формой поведения [72]. «Урбанизированный фольклор» или «второй фольклор» (по отношению к первому – крестьянскому, деревенскому) комбинировал свободное пересечение ветвей «высокой» (профессиональной), «срединной» (самодеятельной) и «низкой» (примитивно-китчевой) культуры [42].

      Народные  городские гулянья оставались частью целостной народной культуры, трансформировались в действенный театрализованно-зрелищный акт народного творчества. Через него и с его помощью сохранялись, транслировались и воспроизводились коллективные представления, «коллективный опыт в чувстве жизни», обрядовая память, праздничный коллективизм. В последнем проявлялись «запрограммированные» традиции и вековые навыки народного мироощущения жизни в ее устойчивых связях [63].

      Под влиянием изменяющихся к концу XVIII и началу XIX в. условий социально общественной, политической, идеологической, хозяйственно-экономической, правовой и культурной жизни государства, роста недовольства существующим порядком и рядом других, не менее важных факторов народные гулянья и в дни традиционного праздничною календаря, и в дни санкционированных властью общегосударственных торжеств качественно меняли свои формы, содержание, художественно-эстетическую выразительность. Простонародные зрелища, театрализованные представления и шествия в дни государственных торжеств безусловно выглядели более искусственными и суррогатными по сравнению с забавами и «гульбищами» в период традиционных гуляний зимнего и летнего солнцеворота. Зато гулянья, санкционированные властью в дни юбилеев, коронаций и пр., богаче обставлялись, обильнее финансировались. К их организации привлекались лучшие профессиональные художественные силы сценаристов-драматургов, режиссеров-постановщиков, художников-декораторов, пиротехников и др.

      В народной отечественной праздничной  культуре Нового и Новейшего времени  явно осуществлялось единение языческой  и христианской культур, единение, основанное на ассимиляции и скрещивании двух направлений – «по горизонтали» (Запад – Восток) и «по вертикали» (Север – Юг «встречи» из варяг в греки и из грек в варяги) [62]. Этот своеобразный «крест пересечений» и составлял, как нам представляется, национально-этническую особенность народной праздничной культуры и в прошлом, и в настоящем.

      «Двойственность»  народной праздничной культуры, проявлявшаяся  со времен раннего христианства, сохранялась  и в начале XIX в.: постоянно проявлялись два потока – языческо-мифологическая жизнерадостность и эмоционально-чувственная стихийность в поведении и общении и торжественная сдержанность церковного праздничного календаря, предусматривающего, как само собой разумеющееся, чувства раболепия, усмирения плоти и фантазии, проповедь подчинения власти всевышнего, ожидание божьего суда, призыв к покорности и слепую веру в грядущее блаженство «на том свете». От этого реального факта «единства раздвоенности» отечественной народной праздничной культуры уйти трудно, он – повседневная реальность.

      Это духовное праздничное «двуверие» можно  наглядно проследить «на опыте функционирования в начале XX столетия в одни и те же хронологические календарные дни языческих и православных праздников. Например: 1-2 мая – День молодых всходов, первой зелени и одновременно День святых Бориса и Глеба; 4 июня – День Ярилы, Семик и День св. Троицы; 24 июня – День Ивана Купалы, солнцеворота и День пророка Ильи; 7 августа – праздник урожая, конца жатвы и Преображение и т.д. И сегодня не столь уж существенны споры о первичности праздничной соборности единства во Христе или мифологизированной очеловеченной (пантеистической) языческой праздничности. «Растаскивание» составляющих единство народной праздничной культуры только разрушает ее многовековую самобытность.