Язык и культура

Постулирование  культурной информации в языковых единицах предполагает наличие категории, соотносящей  две разные семиотические системы, а именно язык и культуру, и позволяющей описывать их взаимодействие. По мнению В.Н.Телия, базовым для лингвокультурологии является понятие культурной коннотации как способа воплощения культуры в языковой знак. Культурная коннотация определяется как "интерпретация денотативного или образно мотивированного, квазиденотативного, аспектов значения в категориях культуры" (19, с. 214). Под категориями культуры понимаются стереотипы, символы, эталоны, мифологемы и другие знаки национальной и общечеловеческой культуры, освоенной народом-носителем того или иного языка. Таким образом, коннотация является звеном, соединяющим знаки языка и концепты культуры, и в то же время инструментом для изучения их взаимодействия. Такое взаимодействие, описываемое через категорию коннотации, прослеживается и в лексическом, и во фразеологическом пластах языка. При этом содержание коннотации не является в каждом случае обязательно неизменным: ее эволюция отображает способность языка воплощать смену культурно значимых для общества ориентиров (9). Например, в истории русского языка субстантив "товарищ" менял коннотацию несколько раз. Если в первой половине XIX в., в эпоху декабристов, это слово коннотировало интимно-личностные отношения друзей, разделяющих жизненные, в том числе политические, убеждения ("Товарищ! Верь, взойдет она - Звезда пленительного счастья!"), то позднее, в языке революционеров-разночинцев оно начинает коннотировать принадлежность к делу революции. В период господства социалистического строя слово обретает коннотацию "тот, кто разделяет социалистическую идеологию" (19). Смена коннотации слова "товарищ" может быть описана как смена культурно значимого смысла 'свой' в его семантике: сначала это 'свой' для узкого круга друзей, затем - для членов революционной организации, и, наконец, - для "новой общности людей": советского народа, и, шире, социалистического лагеря.  

Помимо такого понимания коннотации, включающего  в данный термин культурную информацию, эксплицируемую и через денотативный, и через образный аспекты значения, существует и другое определение, включающее в данную категорию только тот тип культурной маркированности, который характерен для переосмысленных языковых единиц.  

Культурная информация может бить представлена в номинативных единицах языка четырьмя способами: через культурные семы, культурный фон, культурные концепты и коннотации.  

Культурные семы — способ отображения культуры в  лексемах и фразеологизмах, обозначающих идиоэтнические реалии (27; см. также 3). К единицам, содержащим культурные семы в своем значении, относятся наименования предметных реалий. Так, в эту группу входят субстантивы "лапти", "рожон" и фразеологизм "черная изба".  

Культурный фон  — характеристика лексем и фразеологизмов, обозначающих явления социальной жизни и исторические события. Этот тип культурной информации, как и первый, локализуется в денотативном компоненте значения, однако, в отличие от него, имеет ярко выраженную идеологическую направленность. Примерами могут служить фразеологизмы "серп и молот", "британский лев" или лексема "красно-коричневые" - название, закрепившееся за сторонниками национал-патриотического движения в России 90-х годов.  

К культурным концептам  относятся имена абстрактных  понятий, в семантике которых  сигнификативный аспект преобладает над денотативным: они не имеют вещественной "опоры" во внеязыковой действительности в виде предметных реалий-денотатов. Их понятийное содержание "конструируется" носителями языка, исходя из характерной для каждой лингвокультурной общности системы ценностей, поэтому культурные концепты проявляют специфику языковой картины мира. Такие, например, субстантивы русского языка, как "тоска", "воля", "совесть", "правда", не имеют точных эквивалентов в английском языке, их корреляты совпадают с ними по смыслу лишь частично. Так, "воля" - это не ограниченная рамками законов и интересами другого человека свобода, поэтому абсолютного соответствия сигнификатов "воли" и английского freedom нет; аналогично, содержание "тоски" передается в английском через ряд слов, каждое из которых несет лишь часть смысла русского субстантива: anguish "боль", "страх в душе", "нехорошие предчувствия", sorrow "горе", "печаль", "скорбь", grief "горе", "печаль"  

Культурно-национальная специфичность таких конструктов  в значительной степени выявляется через их устойчивую сочетаемость, которая фиксирует и воспроизводит наиболее важные для языковой картины мира "кванты" смысла культурных концептов (18-19; 27; 29-32; сравни 1).  

Термин "культурная коннотация" в данной классификации  типов культурной информации и способов ее воплощения в знаки языка закреплен за той ее разновидностью, которая характеризует образные языковые знаки. Культура проникает в них через ассоциативно-образные основания их семантики и интерпретируется через выявление связи образов со стереотипами, эталонами, символами, мифологемами, прототипическими ситуациями и другими знаками национальной и общечеловеческой культуры, освоенной лингвокультурной общностью (27; 30). Система образов, закрепленных в лексических и фразеологических единицах языка, является местом средоточения, своего рода "нишей", аккумулирующей мировидение: образные основания так или иначе связаны с духовной, социальной и материальной типами культуры, хотя эта связь не всегда лежит на поверхности значения. Так, в устойчивом сочетании "совесть зазрила'" на верхнем уровне семантики находится информация 'совесть представлена так, как если бы это был человек, который прежде не мог видеть, а затем обрел такую способность'. Однако выявление культурной кон нотации предполагает соотнесение обоих компонентов фразеологизма и его идиоматичного смысла со знаками культуры. По христианским воззрениям, совесть — живое существо, и этот смысл эксплицирован в общем направлении метафоризации предиката: видеть может живое существо. Далее, в религиозном дискурсе общеязыковая ассоциация 'видеть — значит понимать' трактуется как 'способность различать добро и зло', 'знание истины, знание Бога есть вид зрения' (ср. библейское изречение "слепые ведут слепых" о тех, кто не знает, "как если бы не видит" истинного пути, ведущего к Богу). Кроме того, выбор церковнославянского глагола "зреть"' также значим с точки зрения культурной маркированности фразеологизма: церковнославянский является особым языковым кодом, разработанным для обозначения богословских и морально-этических понятий в религиозной сфере.  

Таким образом, в понятии "культурная коннотация" можно выделить следующие важные параметры. Во-первых, это единица  семиотическая: она является связующим  звеном между разными предметными  областями и их семиотическими системами — языком и культурой. Через коннотации культура хранится в языке и через него, в свою очередь, транслируется из поколения в поколение, поэтому есть основания говорить об особой коннотативно-культурологической функции единиц языка, связывающей эти две системы в диахронном и в синхронном планах.  

Во-вторых, культурная коннотация имеет свой "локус" воплощения в системе языка. Это  определенный пласт языка, а именно образно мотивированные лексические  и фразеологические единицы. Коннотация также имеет локализацию в определенном аспекте значения этих единиц - в образных основаниях этих единиц. В этом смысле культурная коннотация может быть названа знаковой категорией. В-третьих, культурная коннотация представляет собой единицу операционального характера. Владение культурной коннотацией, т.е. умение интерпретировать образно мотивированные единица языка через соотнесение их с категориями культуры формирует особый тип компетенции носителя языка, не сводимый к языковой компетенции. Этот тип компетенции был назван В.Н.Телия культурно-языковым (19). Формирование культурно-языковой компетенции основано на освоении носителем языка культуры через ее тексты — мифы, сказки и предания, религиозные и художественные тексты, а также и через неязыковые семиотические системы (живопись, театр, кино и др.).  

Источники культурной интерпретации языковых единиц, в  том виде, как они разработаны  в (19), поддаются классификации на вербальные и невербальные. К невербальным относятся ритуальные формы народной культуры, такие как поверья. Так, в культурной коннотации идиомы "у черта на куличках" отображено поверье о том, что болото является местом обитания нечистой силы. К языковым источникам относятся не только тексты, составляющие философский и теософский дискурсы, исторические исследования и художественную литературу, но также и определенные типы языковых знаков. Это, например, паремиологический фонд языка, поскольку большинство пословиц представляют собой стереотипы и прескрипции народного самосознания. Это также характерные для данной лингвокультурной общности слова-символы, "замещающие" в языке те или иные идеи ("крест" — символ горькой судьбы, "рука" - символ власти), или устойчивые сравнения, содержащие в себе систему образов-эталонов повседневной картины мира ("стройная, как березка", "здоров, как бык", ср. "бычье здоровье", "глуп, как осел", "уперся, как осел", ср. "ослиное упрямство", "ослиная глупость").  

Помимо умения найти релевантные для каждого  конкретного случая источники интерпретации  знаков языка в категориях культуры, культурно-языковая компетенция предполагает умение идентифицировать культурно маркированные лексемы и фразеологизмы как элементы определенных коллективных речевых стратегий.  

Среди лексических  единиц, и особенно фразеологизмов, множество таких, которые возникают или регулярно воспроизводятся в определенном типе дискурса. Например, "праведный гнев", "сатанинская гордость", "Божья воля" - в религиозном, "романтическая любовь", "первая любовь", "элегическая грусть" - в литературном, "чувство законной гордости", "воля партии (и народа)" — в официально-идеологическом советском дискурсе. Данные словосочетания являются устойчивыми и могут служить маркерами, включающими текст, в котором они фигурируют, в тот или иной дискурс. Поэтому их можно назвать стереотипами дискурса, воплощающими в себе коллективное лингвокультурное сознание. О ряде стереотипов дискурса, особенно официально-идеологического, можно сказать, что они имеют институциональное закрепление, т.е. используются в определенных ситуациях определенными государственными или социальными институтами. Например, "(выполнять) интернациональный долг" в дискурсе советской партийно-государственной и военной "машины" или "смерть вырвала из наших рядов" как стереотип официального некролога.  

Однако среди фразеологизмов и речений существует и ряд клише обыденной речи, кодирующих для носителей языка "голос здравого смысла", как, например, "какими судьбами", "волею судеб", "не гневи судьбу", "воображение разыгралось", "лень-матушка заедает". Эти формулы обыденной речи используются с определенными интенциями в определенных речевых актах для выражения удивления при неожиданной встрече, укора за необоснованные, с точки зрения говорящего, жалобы или за поведение, "саморазоблачения" и т.д. (15). Таким образом, вовлеченность единиц языка в тот или иной тип дискурса маркирует устойчивые, идиоматичные словосочетания и по этому принципу противопоставляет их свободным словосочетаниям, характеризующимся как индивидуальные.  

Лингвокулътурология как дисциплина, изучающая взаимосвязи и взаимовлияния языка и культуры, фокусирует свои исследования на образных и фразеологических единицах языка, Именно система образов, закрепленных в языковой семантике, является зоной сосредоточения культурной информации в естественном человеческом языке (19).  

В этом плане  можно выделить три основных направления  анализа: метафора и культурная коннотация, фразеология и культурная коннотация, идиоматика (как особый тип фразеологии) и культурная коннотация. Относительная  самостоятельность каждого их этих трех пластов языка в общей проблематике лингвокультурологии базируется на различии их языковой природы и способов воплощения в них культуры. 

Способность языковой метафоры выражать мировидение и, соответственно, ее культурная маркированность основаны на связи ее образного основания с категориями культуры - символами, стереотипами, эталонами, мифологемами и прототипическими ситуациями. Метафора оказывается нагруженной культурными коннотациями и в случаях, когда она функционирует в языке как самостоятельная единица, и тогда, когда она выступает как связанный компонент устойчивого словосочетания.  

Так, в разных языках есть свой "инвентарь" экспрессивных  метафор, характеризующих человека через аллюзию к животным, причем содержание образов в разных национальных языках и ареалах культуры значительно различается, хотя может и частично совпадать. Например, для носителей русского языка "осел" коннотирует свойства глупости и глупого упрямства, что получает воплощение не только в предикативной функции экспрессивной метафоры (высказывания типа "Он - настоящий / просто осел", "Ну и осел!"), но также и в идиоматике: устойчивых словосочетаниях и сравнениях, в пословицах, как, например, "ослиное упрямство", "ослиная глупость", "глуп, как осел", "Осел на осле, дурак на дураке" и т.д. В английском языке носителем аналогичных свойств выступает "мул" mule: mulish stubbornness "упрямство мула". "Обезьяна" в русском языке коннотирует мужскую некрасивость (ср. "норму") внешности мужчины, выраженную в речении "Мужчина должен быть чуть красивей обезьяны"), в то время как во французском - это языковой образ не только уродства (laid comme un singe букв. "уродливый как обезьяна"), но и хитрости, лукавства, способности обмануть (malin comme un singe букв. "хитрый, лукавый как обезьяна", payer en monnaie de singe букв. "отплатить деньгами обезьяны", т.е. "обмануть", "отделаться шуточками"). В английском языке monkey, to monkey букв. "обезьянничать" - образ шаловливого надоедливого ребенка и детских проказ (The boys were monkeying about in the playground "Мальчики шалили (букв. "обезьянничали") на площадке для игр"). Известно также, насколько образы животных, бытующие в восточном ареале культуры, отличны от содержания тех же денотатов в языках Европы. Так, змея на Востоке - эталон мудрости или женского изящества, верблюд - эталон красоты.