Эволюция китайского языка

Словарь Сюй Шэня послужил образцом для позднейших толковых словарей. Известно, что в IV в. был создан словарь «Цзылинь» («Лес письмен»), насчитывавший почти 13 тыс. иероглифов, а словарь «Юйпянь» («Яшмовая книга»), составленный в 543 г., включал в себя уже почти 17 тыс. знаков. Заметим для сравнения, что современные словари китайского языка содержат около 50 тыс. иероглифов.

В эпоху Хань были созданы и некоторые другие классические памятники филологической науки – например, толковый словарь классических текстов «Эръя» (букв. «Подобный классическому образцу»). Этот словарь состоит из 19 тематических разделов, в которых разъясняется значение древних терминов. Тогда же получил свое окончательное оформление и сам свод канонов. Усилиями Чжэн Сюаня и других ученых был выработан унифицированный текст канонических книг конфуцианства, который в 176 г. выгравировали на каменных плитах, установленных в императорском дворце. Это новшество, к слову сказать, способствовало дальнейшей унификации письменности. Уже в конце царствования династии Поздняя Хань ученый Лю Дэшэнь на основе «писцового» стиля разработал скорописный стиль, так называемое бегущее письмо (синшу), в котором каждый знак писался без отрыва кисти от бумаги. Изобретение Лю Дэшэня заметно ускоряло и упрощало процесс письма. Чуть позже ученики Лю Дэшэня ввели в обиход так называемое уставное письмо (каишу), знаки которого в целом воспроизводили ханьский «писцовый» стиль, но не имели свойственных последнему утолщений. С тех пор «уставное письмо» стало официальным стилем китайской письменности. В последующие столетия появился и собственно скорописный стиль, так называемое травяное письмо (цаошу), отличавшееся еще более упрощенной и динамической манерой начертания знаков. Например, иероглиф «ритуал» имеет в «уставном письме» 17 отдельных черт, тогда как в «бегущем письме» количество черт сокращается до 9, а в «травяном письме» в этом иероглифе различимы лишь четыре линии. Писать в стиле цаошу полагалось, вообще не отрывая кисть от бумаги.

В скорописных стилях синшу и цаошу письмо становится едва ли не самым простым и общепонятным средством выражения творческой индивидуальности, в своем роде зеркалом душевного состояния пишущего. Впервые об этом заявил на рубеже н. э. ученый Ян Сюн, утверждавший, что «письмена – это картины сердца». Искреннее преклонение перед искусством каллиграфа, столь характерное для китайцев еще и в наши дни, объясняется тем, что это искусство предоставляет прекрасные возможности для творческого самовыражения, и притом не просто личного. Как все виды традиционного искусства в Китае, каллиграфия была призвана являть образы «срединно-гармоничного» духа и утверждать превосходство «возвышенного мужа» над «низкими людьми». Она была плодом длительного духовного совершенствования именно потому, что занятие ею требовало неистощимого терпения, необычайной обостренности сознания и силы воли, безупречного самоконтроля и вместе с тем свободы духа, что делает возможным раскованно-быстрое, но неизменно точное движение кисти (напомним, что при письме тушью исправления невозможны и малейшая ошибка перечеркивает весь труд). Первое правило каллиграфа, гласящее, что прежде чем начать писать иероглиф, нужно знать, как закончить письмо, превосходно иллюстрирует столь важную для китайской традиции идею предвосхищения всего сущего в глубине «просветленного сердца». Нельзя забывать также, что каллиграфические надписи были частью литературы, и в них индивидуальное творчество непосредственно соединялось с вечно живым наследием древности¹.

Появление печатных книг при  династии Сун (X-ХIII вв.) способствовало дальнейшей стандартизации письма. Одновременно входят в употребление и упрощенные, так называемые вульгарные формы начертания знаков. Поскольку, как мы уже говорили, книги печатались способом ксилографии, техника книгопечатания делала возможным факсимильное воспроизведение рукописей. Таким образом, в Китае существовала естественная преемственность между печатными текстами и традицией каллиграфии.

Следует упомянуть о бытовавших в Китае видах священного и  тайного письма, основанных, как  правило, ни обычной письменности. Даосы получали от своих богов послания, написанные «небесным», или «облачным» письмом, похожим на «струи благовонного дыма». Члены тайных обществ пользовались криптограммами, составленными по принципу ребуса. В одной местности на юге провинции Хунань существовало даже особое «женское» письмо, которое держалось втайне от мужчин. Им пользовались девушки, давшие друг другу клятву быть «сестрами-ровесницами».

Остается добавить, что  китайская иероглифика послужила  прототипом для иероглифической  письменности ряда соседних народов, в  частности, тангутов, чжуан, вьетнамцев.

В силу сложности, оторванности от живого языка и в своем роде ритуального значения для государства  письменность в старом Китае всегда была объектом искреннего почитания  и даже едва ли не религиозного преклонения. Выбрасывать любые исписанные листки считалось верхом неприличия, их с  почестями сжигали в специальных  урнах. Естественно, обучение грамоте всегда было предметом особой заботы верхов китайского общества. Приучать ребенка к письму старались чуть ли не с младенчества. В знатных семьях первыми, а подчас и единственными игрушками у ребенка были письменные принадлежности и листки с иероглифами. Под руководством учителя малыш постигал азы грамоты, закрашивая выведенные красной тушь знаки и в скором времени уже радовал старших собственноручно выведенной надписью из несложных, но с дальним прицелом подобранных иероглифов.

Теперь юный ученик, еще  не понимавший того, что писал, мог  браться за книги для начального чтения. Одной из них традиционно  был перечень фамильных знаков. Известно, что в ханьскую эпоху он включал 132 знака, впоследствии их число выросло до 400. Другая, самая популярная книга именовалась «Каноном трех иероглифов» и состояла из множества строк по три иероглифа в каждой. То были главным образом назидательные сентенции, составленные без скидки на нежный возраст учащихся. На первой же странице этого своеобразного букваря можно было прочесть: 
«С чего начинается человек: его природа в основе добра. По природе люди друг другу близки, по привычкам друг от друга далеки»¹.

Третий букварь, так называемый «Канон тысячи иероглифов», представлял  собою связный текст ровно  в тысячу знаков, из которых ни один не повторялся. Он тоже знакомил юного  ученика с традиционными представлениями  о человеке и мире. К примеру, начинался  он с изложения основ космологии: «Небо темное, Земля желтая, вселенная велика и обширна…»²

На седьмом-восьмом году жизни для мальчиков начиналось классическое образование. Оно рассматривалось, конечно же, как подготовка к службе. Специальных или технических  знаний учащиеся не получали: профессионализм мог даже помешать будущим чиновникам осуществлять свою миссию управления государством посредством символических жестов. Учеба сводилась к заучиванию наизусть конфуцианских канонов, а насчитывалось в них в общей сложности более 400 тысяч иероглифов. Чтобы запомнить все эти книги, требовалось не менее шести лет упорных ежедневных занятий. Премудрость древних вбивали в головы учеников простейшим способом: учитель зачитывал вслух изречение, после чего ученики хором и поодиночке декламировали его. Повторив одну и ту же фразу, пятьдесят раз глядя в книгу и столько же по памяти, даже не блиставший способностями школяр накрепко ее запоминал. В нерадивых и неспособных науку вбивали палкой. В старой китайской школе изучались также образцовые комментарии к канонам, правила стихосложения, отдельные исторические и литературные сочинения. Для завершения классического образования требовалось не менее 12-13 лет упорных ежедневных занятий.

В позднее Средневековье  основой школьного образования  было заучивание наизусть главных конфуцианских  канонов, так называемого «Четверокнижия», и комментариев к ним Чжу Си. Элементы традиционного образования - прежде всего заучивание наизусть канонов - по сей день сохраняются в Китайской Республике на Тайване.

С тех пор, как письменный язык окончательно оторвался от языка разговорного (это произошло, как уже говорилось, в середине I тыс.), взаимоотношения письма и речи стало важной проблемой китайского общества и культуры. По мере расширения круга образованных людей она приобретала все большую остроту. На протяжении всей эпохи Средневековья классические литературные произведения создавшись на мертвом книжном языке - вэньяне. Влияние устной речи сказывается в них лишь эпизодически. С эпохи Сун, когда в Китае сложилась развитая городская культура, это влияние заметно усиливается. В XI в. возникает жанр новелл на разговорном языке, так называемых хуабэнь. Основой для новой литературы послужил тогдашний диалект Северного Китая. Немалую роль в сближении литературы и устного языка сыграло театральное искусство, подпитывавшееся одновременно классической словесностью и фольклором. С XIII в. появляется сам термин «разговорный язык» - баихуа (термин «бай» был заимствован из театрального лексикона, где обозначал прозаические ремарки актеров)¹. Разумеется, он включал в себя множество элементов традиционного письменного языка.

В последующие столетия байхуа становится основой новых прозаических жанров и прежде всего романов. Создаются переложения на байхуа произведений, написанных прежде на вэньяне. В итоге к XIX в. в Китае сложился новый литературный язык, основанный на разговорном языке. Первым произведением, целиком написанным языком современной прозы, считается роман шанхайского литератора Хань Банцина «Приморские цветы», изданный в 1894 г. Тогда же в Китае появились первые журналы и газеты на байхуа. Книжный язык по-прежнему использовался в официальных документах и традиционных жанрах классической словесности — трактатах, эссе, стихах на древние рифмы и проч.

Одновременно на всей территории Северного Китая получает распространение  «язык чиновников» (гуаньхуа), основанный на пекинском диалекте. Это был язык государственных служащих - как маньчжур, так и китайцев. Он и лег в основу современного литературного языка, по-английски получившего наименование Mandarin language². Разумеется, между литературными языками на Тайване, в Юго-Восточной Азии и КНР существуют значительные различия, особенно в лексике.

С конца XIX в, формирование общенационального  языка заметно ускорилось благодаря  введению в лексику огромного  количества новых слов и терминов, пришедших из японского и европейских языков, причем все эти слова были двух- или трехсложными. Задачи перевода иностранных понятий решались разными способами. Иногда для этого подбиралось близкое по смыслу китайское слово: например, термин «революция» передается понятием «смена повеления на царствие» (гэмин), которое встречается уже в древнейших китайских текстах. Термин китайской астрологии шусюэ - «наука чисел» - стал обозначением математики. Из буддистской литературы в современный китайский язык пришли такие понятия, как «настоящее», «прошлое» и «будущее», «мир», «вера» и проч. Чаще всего значение иностранного слова передавалось при помощи неизвестного прежде сочетания морфем, например: философия - чжэсюэ (букв. «наука мудрости»), химия - хуасюэ («наука о превращениях»), телефон - дяньхуа («электрическая речь»). Таким образом, вэньянь выполняет в современном Китае роль, подобную той, которую в Европе играют латынь и греческий. Позднее в китайском языке стали появляться фонетические заимствования из иностранных языков например, буэршивэикэ (большевик), сувэиаи (совет) и проч. Впрочем, подобные транскрипции составляют очень малую часть заимствованных слов и для китайского читателя нередко содержат некий дополнительный смысл. Например, слово «юмор» (юмо) означает буквально «глубокое безмолвие». Хотя китайский язык, как мы могли видеть, упорно сопротивляется прямому заимствованию иностранных слов, грамматика нового литературного языка во многих отношениях сближается с грамматикой западных языков: появляются союзы, категории времени у глагола, показатели прилагательных и наречий и многие другие новшества. Если отвлечься от историко-культурного контекста иероглифов, язык современных китайских газет лексически и стилистически вполне адекватен языку современной западной прессы.

Литература на баихуа начала широко входить в повседневную жизнь китайцев после свержения монархии, когда были упразднены прежние экзамены на ученое звание ивэньянь утратил положение официального языка. Авторитетные литераторы того времени единодушно ратовали за превращение баихуа в язык художественной прозы и публицистики. Тем не менее вэньянь еще долго сохранял, а за пределами КНР в известной степени до сих пор сохраняет свои позиции в прессе благодаря своей смысловой емкости. Лишь после образования КНР баихуа утвердился во всех областях культурной жизни и стал общенациональным языком китайцев. Тем не менее проблема совмещения единого литературного языка с диалектами до сих пор не решена. Кроме того, в условиях всеобщего распространения баихуа возникла и новая проблема усвоения современными китайцами богатейшего литературного наследия языка вэньянь¹.

На протяжении III—VI вв. непрерывно возрастало количество иероглифов, встречавшееся  в литературных текстах. Словарь  «Шовэнь», служивший основным пособием при изучении иероглифической письменности с начала и в. н. э., через несколько столетий оказался недостаточным. Поэтому в рассматриваемый нами период появились два новых словаря китайской иероглифической письменности — «Цзылинь» («Лес письмен») и «Юйпянь» («Яшмовая книга»).

Создание «Цзылиня» датируется весьма неопределенно — с 265 по 420 г. н. э. Известно, что при династии Северная Вэй филолог Цзян Ши подавал на высочайшее имя доклад с описанием достоинств этого словаря. Позднее Фэн Янь, филолог эпохи Тан писал, что «в эпоху династии Цзинь жил некий Люч Чжэнь, большой знаток классических текстов, который коллекционировал редкие иероглифы и написал «Цзылинь» в семи главах, который делился также на 540 ключей. В словаре насчитывалось 12 824 иероглифа. Ключевые классы этого словаря были такими же, что и в «Шовэне». Однако то, что отсутствует в «Шовэне», можно в избытке найти в словаре Люя».  Словарь «Цзылинь» погиб во время бурных исторических событий на рубеже правления династий Сун и Юань. На основании более поздних исследований установлено, что «Цзылинь» был словарем типа «Шовэня», однако число знаков в нем было больше: в «Шовэне» их 9353, между тем как в «Цзы-лине»— 12 824, причем некоторые иероглифы приводятся в иных графических вариантах. По свидетельству танского филолога Чжан Хуай-гуаня, начертания в стиле сяочжуань в «Цзылине» отличались от соответствующих начертаний в «Шовэне». Наконец, между этими словарями существовали и некоторые расхождения в толковании общих знаков.

Словарь «Юйпянь» был составлен по императорскому указу придворным ученым династии Лян Гу Е-ваном в 543 г. В отличие от «Цзылиня» он сохранился до наших дней, однако в значительно измененном виде, так как сунские филологи существенно дополнили его новыми знаками. От первого издания сохранилась лишь небольшая часть, которая позволяет представить, как выглядели словарные статьи «Юйпяня» в их первоначальном виде. Чтения по фаньце первого издания «Юйпяня» сохранились в японском труде «Бансё мёги» («Названия и значения десяти тысяч образов»); исследование фаньце этого словаря свидетельствует о том, что система чтений лишь в деталях отличалась от системы чтений иероглифов в «Цеюнс»¹.