Роль Ломоносова в развитии русского языка

С еще большей ясностью национально-демократические  тенденции ломоносовской стилистической реформы выражены в его «Письме о правилах российского стихотворства» (1739г.). Как известно, «Письмо...» было послано М. В. Ломоносовым из Германии в Академию наук в Петербург в качестве предисловия к приложенной «Оде на взятие Хотина», в которой теоретические положения силлаботонического стихотворства были воплощены в талантливо выполненном образце. Вместе с «Письмом...» это был своеобразный творческий отчет Ломоносова о том, чего он достиг за годы обучения за границей. В «Письме...» Ломоносов углубляет и развивает свою мысль о том, что русский литературный язык должен развиваться «соответственно его национальному складу, но не в отрыве от общечеловеческой культуры». Основные положения, высказанные в названном труде, следующие:

1. Того, что весьма несвойственно  русскому языку, из других языков  не вносить.

2. Необходимо углублять «собственное  и природное».

3. Следует «из других языков  ничего неугодного не ввести, а хорошего не оставить».

Ломоносов отстаивает «рассудительное  употребление» «чисто российского  языка», однако не отказывается от тех  богатств речевого выражения, которые  были накоплены за многие века в  церковнославянском языке. В новом  литературном языке, «ясном и вразумительном», по мнению Ломоносова, следует «убегать старых и неупотребительных славенских речений, которых народ не разумеет, но при том не оставлять оных, которые хотя и в простых разговорах не употребительны, однако знаменование их народу известно».

Наиболее отчетливо и полно  идеи Ломоносова, составляющие сущность его стилистической теории, которую  обычно называют «теорией трех стилей», изложены и обоснованы в знаменитом «Рассуждении (предисловии) о пользе книг церьковных в Российском языке» (1757 г.).

Начинает свое «Рассуждение...»  Ломоносов оценкой роли и значения церковнославянского языка для  развития русского литературного языка  в прошлом. И здесь он воздает  должное несомненно положительному воздействию языка церковных книг на язык русского народа. Для Ломоносова церковнославянский язык выступает прежде всего как восприемник и передатчик античной и христианско-византийской речевой культуры русскому литературному языку. Этот язык, по словам Ломоносова, источник «греческого изобилия»: «Оттуда умножаем довольство российского слова, которое и собственным своим достатком велико и к приятию греческих красот посредством славенского сродно». Церковнославянский язык обогатил язык русский множеством «речений и выражений разума» (т.е. отвлеченных понятий, философских и богословских терминов).

Однако, по мнению Ломоносова, положительное  воздействие церковнославянского  языка на русский не сводится только к лексическому и фразеологическому  обогащению последнего за счет первого. Церковнославянский язык рассматривается  в «Рассуждении...» как своеобразный уравнительный маятник, регулирующий параллельное развитие всех говоров  и наречий русского языка, предохраняя  их от заметных расхождений между  собою. Ломоносов писал: «Народ российский, по великому пространству обитающий, не взирая на дальние расстояния, говорит повсюду вразумительным друг другу языком в городах и селах. Напротив того, в некоторых других государствах, например, в Германии, баварский крестьянин мало разумеет бранденбурского или швабского, хотя все того же немецкого народа». Ломоносов объясняет однородность русского языка на всей территории его распространения и сравнительно слабое отражение в его диалектах феодальной раздробленности также положительным воздействием на язык русского народа церковнославянского языка.

Однако столь положительно оценив значение и роль церковнославянского  языка в развитии языка русского в прошлом, Ломоносов для своей  современности рассматривает его  как один из тормозов, замедляющих  дальнейший прогресс, и потому справедливо  ратует за стилистическое упорядочение речевого использования восходящих к этому языку слов и выражений.

По Ломоносову, «высота» и «низость»  литературного слога находятся  в прямой зависимости от его связи  с системой церковнославянского  языка, элементы которого, сохранившие  еще свою живую производительность, замыкаются в пределах «высокого  слога». Литературный язык, как писал  Ломоносов, «через употребление книг церковных  по приличности имеет разные степени: высокий, посредственный и низкий». К каждому из названных «трех штилей» Ломоносов прикрепляет строго определенные виды и роды литературы. «Высоким штилем» следует писать оды, героические поэмы, торжественные речи о «важных материях». «Средний штиль» рекомендуется к употреблению во всех театральных сочинениях, «в которых требуется обыкновенное человеческое слово к живому представлению действия». «Однако,-- продолжает Ломоносов,-- может и первого рода штиль иметь в них место, где потребно изобразить геройство и высокие мысли; в нежностях должно от того удаляться. Стихотворные дружеские письма, сатиры, эклоги и элегии сего штиля дольше должны держаться. В прозе предлагать им пристойно описание дел достопамятных и учений благородных» (т. е. исторической и научной прозе). «Низкий штиль» предназначен для сочинений комедий, увеселительных эпиграмм, шуточных песен, фамильярных дружеских писем, изложению обыкновенных дел. Эти три стиля разграничены между собою не только в лексическом, но и в грамматическом и фонетическом отношениях, однако в «Рассуждении...» Ломоносов рассматривает лишь лексические критерии трех штилей.

Ломоносов отмечает в этой работе пять стилистических пластов слов, возможных, с его точки зрения, в русском литературном языке. Первый пласт лексики -- церковнославянизмы, «весьма обветшалые» и «неупотребительные», например, «обиваю, рясны, овогда, свене и сим подобные». Эти речения «выключаются» из употребления в русском литературном языке. Второй пласт -- церковнокнижные слова, «кои хотя обще употребляются мало, а особенно в разговорах; однако всем грамотным людям вразумительны, например: отверзаю, господень, насаждаю, взываю». Третий пласт -- слова, которые равно употребляются как у «древних славян», так и «ныне у русских», например: бог, слава, рука, ныне, почитаю. Мы назвали бы такие слова общеславянскими. К четвертому разряду «относятся слова, которых нет в церьковных книгах», например: говорю, ручей, который, пока, лишь. Это, с нашей точки зрения, слова разговорного русского языка. Наконец, пятый пласт образуют слова просторечные, диалектизмы и вульгаризмы, называемые Ломоносовым «презренными словами», «которых ни в котором штиле употребить не пристойно, как только в подлых комедиях». ломоносов русский литературный язык

Рассмотрев указанные лексические  пласты, Ломоносов продолжает: «от  рассудительного употребления к  разбору сих трех родов речений  рождаются три штиля: высокий, посредственный и низкой».

Высокий штиль должен складываться, по мнению Ломоносова, из слов третьего и второго рода, т. е. из слов общих  церковнославянскому и русскому языкам, и из слов церковнославянских, «понятных русским грамотным  людям».

Средний штиль должен состоять «из  речений больше в российском языке  употребительных, куда можно принять  и некоторые речения славенские, в высоком штиле употребительные, однако с великой осторожностью, чтобы слог не казался надутым. Равным образом употребить в нем можно низкие слова, однако, остерегаться, чтобы не спуститься в подлость». Ломоносов специально подчеркивал: «в сем штиле должно наблюдать всевозможную равность, которая особливо тем теряется, когда речение славянское положено будет подле российского простонародного». Этот стиль, образуя равнодействующую между высоким и низким, рассматривался Ломоносовым как магистральная линия развития русского литературного языка, преимущественно в прозе.

Низкий штиль образуется из речений  русских, «которых нет в славенском диалекте». Их Ломоносов рекомендует «смешивать со средними, а от славенских обще неупотребительных вовсе удаляться, по пристойности материи...» Он считал также, что «простонародные низкие слова могут иметь в них (в произведениях низкого штиля) место по рассмотрению». Тем самым давалась возможность проникновению просторечной лексики в язык литературных произведений низкого стиля, чем пользовался нередко и сам Ломоносов, и другие писателя XVIII в., разрабатывавшие эти жанры литературы.

Грамматическим и фонетическим чертам, характерным для того или  иного стиля литературного языка  Ломосонов уделяет внимание в других трудах, в частности в «Российской грамматике», систематически разграничивая употребление тех или иных категорий. Обращая внимание на вариантность многих грамматических категорий в русском языке его времени, Ломоносов неизменно соотносил эти видоизменения с употреблением их в высоком или низком штиле.

«Российская грамматика» Ломоносова

«Российская грамматика», созданная  Ломоносовым в 1755 -- 1757 гг., несомненно, может быть признана наиболее совершенным  из всех его филологических трудов. Основное ее значение для истории  русского литературного языка заключается  в том, что это первая действительно  научная книга о русском языке  в собственном смысле слова. Все  грамматические труды предшествовавшей поры -- «Грамматика» Мелетия Смотрипкого и ее переиздания и переработки, выходившие в течение первой половины XVIII в., -- представляли в качестве предмета изучения и описания язык церковнославянский. М. В. Ломоносов же с самого начала делает предметом научного описания именно общенародный русский язык, современный ему.

Второе не менее важное для истории  русского литературного языка качество «Российской грамматики» определяется тем, что эта грамматика не только описательная, но и нормативно-стилистическая, точно отмечающая, какие именно категории  и формы русской речи, какие  черты произношения присущи высокому или низкому стилю.

«Российская грамматика» состоит  из шести основных разделов, названных  «наставлениями», которым предшествует пространное «Посвящение», выполняющее  функцию предисловия, В «Посвящении» читается вдохновенная характеристика величия и мощи русского языка. Сославшись на исторический пример императора «Священной Римской империи» Карла V (XVI в.), который  пользовался основными языками  подвластных ему европейских  народов в различных обстоятельствах  своей жизни, разговаривая испанским  языком с богом, французским с  друзьями, итальянским с женщинами  и немецким с врагами, Ломоносов  продолжает: «Но есть ли бы он российскому языку был искусен, то конечно к тому присовокупил бы, что им со всеми оными говорить пристойно. Ибо нашел бы в нем великолепие ишпанского, живость французского, крепость немецкого, нежность итальянского, сверьх того богатство и сильную в изображениях краткость греческого и латинского языка».

Величие и мощь русского языка явствуют, по мнению Ломоносова, из того, что «сильное красноречие Цицероново, великолепия Вергилиева важность, Овидиево приятное витийство не теряют своего достоинства на российском языке. Тончайшие философские воображения и рассуждения, бывающие в сем видимом строении мира и в человеческих обращениях, имеют у нас пристойные и вещь выражающие речи». Русский язык достоин глубочайшего изучения «и ежели чего точно изобразить не может, не языку нашему, по недовольному своему и нем искусству приписывать долженствуем». Эта характеристика может быть расценена как гениальное научное и поэтическое предвидение Ломоносова, ибо в его время русский язык далеко еще не развил всех своих возможностей, раскрывшихся впоследствии под пером великих русских писателей XIX в.

«Наставление первое» в грамматике Ломоносова посвящено раскрытию  общих вопросов языкознания и  озаглавлено «О человеческом слове  вообще». В этом же разделе дана классификация  частей речи, среди которых выделяются в соответствии с давней грамматической традицией следующие «осмь частей знаменательных: имя, местоимение, глагол, причастие, наречие, предлог, союз, междуметие».

«Наставление второе»--«О чтении и правописании российском»--рассматривает вопросы фонетики, графики и орфографии. Говоря о различном произношении слов, свойственном различным наречиям русского языка (северному, московскому я украинскому), Ломоносов, будучи сам уроженцем Архангельской области и носителем севернорусского наречия, тем не менее сознательно отдает предпочтение московскому произношению. «Московское наречие, -- пишет он, -- не токмо для важности столичного города, но и для своей отменной красоты протчим справедливо предпочитается; а особливо выговор буквы о без ударения, как а, много приятнее». По указанию Ломоносова, в высоком штиле буква е должна всегда произноситься без перехода в о. Произношение в ряде форм этой буквы как ио (ё) рассматривается им как принадлежность низкого штиля.

В «Наставлении третьем» -- «О имени» -- содержатся «правила склонений». В качестве приметы высокого слога Ломоносов отмечает здесь флексию -а в род. над. ед. числа муж. рода твердого и мягкого склонения. Окончание -у в том же падеже рассматривается как примета низкого стиля. «Русские слова, -- пишет Ломоносов, -- тем больше оное принимают, чем далее от славянского отходят». «Сие различие древности слов и важности знаменуемых вещей, -- продолжает он,-- весьма чувствительно и показывает себя нередко в одном имени, ибо мы говорим: святаго духа, человеческаго долга, ангельскаго гласа, а не святаго духу, человеческаго долгу, ангельскаго гласу. Напротив того, свойственнее говорится: розоваго духу, прошло-годняго долгу, птичья голосу».

Подобное же стилистическое соотношение  устанавливается Ломоносовым и  между формами предложного падежа (кстати, отметим, что Ломоносов впервые  ввел этот грамматический термин для  обозначения падежа, ранее называвшегося  сказательным) мужского рода на е (ять) и на у.

Формы степеней сравнения на -ейший, -айший, -ший также признаются приметой «важного и высокого слога, особливо в стихах: далечайший, светлейший, пресветлейший, высочайший, превысочайший, обильнейший, преобильнейший». При этом Ломоносов предупреждает: «но здесь должно иметь осторожность, чтобы сего не употребить в прилагательных низкого знаменования или неупотребительных в славянском языке, и не сказать: блеклейший, преблеклейший; прытчайший, препрыт-чайший».

«Наставление четвертое», имеющее  заглавие «О глаголе», посвящено образованию  и употреблению различных глагольных форм и категорий, и здесь также  даны стилистические рекомендации.

В «Наставлении пятом» рассматривается  употребление «вспомогательных и служебных  частей слова», в том числе и  причастий, и содержатся важные стилистические указания. По мнению Ломоносова, причастные формы на -ущий, -ащий могут образовываться лишь от глаголов, «которые от славянских как в произношении, так и в знаменовании никакой разности не имеют, например: венчающий, питающий, пишущий» (§ 440), а также от глаголов на -ся: возносящийся, боящийся. «Весьма не надлежит, -- писал Ломоносов, -- производить причастий от тех глаголов, которые нечто подлое значат и только в простых разговорах употребительны», например: говорящий, чавкающий, трогаемый, качаемый, мараемый, брякнувший, нырнувший. Примечательно также наблюдение Ломоносова о соотношении употребления причастных оборотов и параллельных им придаточных предложений со словом который. Причастные конструкции,-- полагал Ломоносов, -- «употребляются только в письме, а в простых разговорах должно их изображать через возносимые местоимения который, которое, которая».