Христианская символика в романе Достоевского "Братья Карамазовы"

     К. Мочульский, один из биографов Достоевского, писал: “ Из всей Библии Достоевский больше всего любил Книгу Иова. Он сам был Иовом, спорящим с Богом о правде и правосудии. И Бог послал ему, как Иову, великое испытание веры. Никто так бесстрашно не боролся с Богом, как автор “Легенды о Великом Инквизиторе”, никто с такой любовью не спрашивал Его о справедливости устройства мира, и никто, наверное, так не любил Его.

В этом суждении исследователя отмечен  один весьма важный для нас момент. Не только в постановке и решении  мировых проблем близок Достоевский  учению Библии, но в самой стилистике повествования, в типе изображения  действительности.

    Розанов следующим образом характеризует  стиль Достоевского: «Среди хаоса  беспорядочных сцен, забавно-нелепых  разговоров (быть может, умышленно  нагроможденных автором) – чудные диалоги и монологи, содержащие высочайшее созерцание судеб человека на земле: здесь и бред, и ропот, и высокое умение его страдающей души. Все, в общем, образует картину, одновременно и изумительно верную действительности, и удаленную от нее в какую-то бесконечную абстракцию, где черты высокого художества перемешиваются с чертами морали, политики, философии, наконец, религии везде с жаждою, скорее потребностью не столько передать, сколько сотворить, или, по крайней мере, переиначить” И думается, совсем не случаен вывод, который делает В. Розанов: “Удивительно: в эпоху существенным образом разлагающуюся, хаотически смешивающуюся создается ряд произведений, образующих в целом что-то напоминающее религиозную эпопею, однако со всеми чертами кощунства и хаоса своего времени”

        Делаем вывод, Библия сыграла огромную роль в жизни и в творчестве Достоевского, в частности, в написании романа «Братья Карамазовы».  «Библейское» - это целый пласт, составляющий особый план характеров и сюжета романа. Героев можно спроецировать на всемирноизвестные библейские типы. Достоевский прекрасно интерпретирует библейские сюжеты, мифы и притчи. В романе присутствуют как прямые цитаты и заимствования, так и реминисценции, мифологемы. Библейский пласт можно увидеть и на уровне речевой организации текста.

                                                                            Глава II 
 
 

    В конструкции романа «Братья Карамазовы» можно с определенной долей условности выделить две оси: горизонтальную, направленную к бесчисленным предметам пространства и времени, как бы уровень различий, отдельных фактов; и вертикальную – направленную к Вечности, с земли к небу, с земли к аду. Именно здесь в вертикальной плоскости открывается библейская идентичность сюжетов и образов. История семьи Карамазовых очень хорошо и точно прозвучала из уст Мити Карамазова: «тут дьявол с Богом борется, а поле битвы – сердца людей».

     Гессен  выделяет 4 уровня понимания действительности  в романах Достоевского.  В  первом, наиболее внешнем, плане развертывается собственно фабула романа. В другом – психологическом плане рисуется столкновение страстей в человеческой душе, часто трагическое в своей безысходности и ведущее к гибели. А более глубокий план метафизический, отражающий действительность со сверхчувствительной реальностью идей. Этот же третий план обязан своей сущностной реальностью еще более глубокому слою бытия – мистический. Именно об этом, приведенная выше цитата Мити Карамазова.

     Двуплановость  романа «Братья Карамазовы» замечает  уже хроникер в «предисловном  рассказе»: «Вот это-то обстоятельство  и привело  к катастрофе, изложение  которой и составит предмет  моего первого вступительного  романа или, лучше сказать,  его внешнюю сторону». Существо  «внутренней стороны» романа  обозначено библейской притчей,  предпосланной в качестве эпиграфа  к нему: «Истинно, истинно говорю  вам: если пшеничное зерно,  падши в землю, не умрет то  останется одно; а если умрет,  то принесет много плода».  Вторая же часть притчи, которая расшифровывает первую, опущена Достоевским, следовательно можно предположить, что ее место занимает сам роман.  Источником же эпиграфа является Евангелие от Иоанна. Контекст Евангелие от Иоанна – эллины пришли к Иисусу. Слова эпиграфа вводятся в Евангелие словами о часе славы Сына Человеческого. Час славы – это и есть Царство. Возможно, именно Евангелие от Иоанна,  было для Достоевского более православным, более отвечающем духу Православной церкви.

        Внедрение христианского хронотопа  в поэтику Достоевского произошло  в шестидесятые годы и было  вызвано осмыслением им своего  каторжного духовного опыта в  «Записках из мертвого дома».  В «Братьях Карамазовых» романное  время начинается в конце августа,  следующий день был уже в сентябре, третий день, когда обнаружился «тлетворный дух» от умершего старца Зосимы, был постным днем (средой или пятницей), возобновляется рассказ о судебной ошибке через два месяца, в начале ноября, в воскресенье накануне процесса, который состоялся в понедельник; что случилось на пятый день после суда, описано в «Эпилоге». Таких лет, в которых «ноябрь в начале» (1-3 ноября) приходился бы в воскресенье, а 1-2 сентября одновременно было средой (пятницей не могло быть), в календаре немного, но это никак не 1866 год, на который указывает автор. Ближе всего к этому 1881 год, но и о нем Достоевский говорил вряд ли.

     Романные  хронотопы Достоевского условны,  и в их условности очевидны символические значения.

     Компоненты  хронотопа в «Братьях Карамазовых»  имеют одновременно реальное  и символическое значение и  складываются в структуре романа  во взаимосвязанную систему со  своей динамикой, что усиливает  символическое звучание, как составляющих, так и всего хронотопа в целом звучание, как составляющих, так и всего хронотопа в целом. Механизм символизации элементов хронотопа в романе можно обозначить так: от аллегории и эмблемы – к широкому и многозначному обобщению-символу, часто библейскому по своей природе. При этом, «символика романной топонимики и временной организации неизменно связана с изображением человека и его духовных движений, в направлении от уединения и одиночества к единению и братству».

     На  уровне пространства это может  быть обозначено как движение  из «угла» - к «дороге» и «простору», причем обязательно через «порог»  или «перекресток», с которыми  связана ситуация нравственного  выбора героев. Но если духовное  движение Мити и Алеши от  «перекрестка» устремляется к  дороге и «простору», то Ракитина  – в «переулок» и к «каменному  дому в Петербурге, куда можно  напустить жильцов, сдать углы». 

    Предельное  заострение момента выбора связано  в романе с хронотопом «порога», маркирующим путь Ивана. В кризисные  минуты герой оказывается способным  прорвать сузившиеся до «черты»  пространство и «переступить»  через себя, что равнозначно библейскому  «восшествию на крест».

     Крест Ивана – его решение на суде признать свою виновность в убийстве отца и тем освободить Митю. Но суд является Голгофой и для Мити: «…перекрести меня…на завтрашний крест», - просит он Алешу накануне заседания.

     Грушенька  на себя «крест взяла», став  подругой подсудимого и приговоренного  к каторге Мити.

      В отличие от братьев, Алеша минует «крест» в своем духовном развитии: в ситуации кризиса перед ним возникает видение Христа, который радость людскую посетил» и умножил ее.

    Особенности  хронотопа «дороги» в «Братьях  Карамазовых» соотносятся с библейскими  понятиями «ада» и «рая». Для  романа важно, конечно, их духовно-нравственное  содержание. История Маркела, Зосимы  и его «таинственного посетителя»  расшифровывают понятие «ада»  как «муку духовную»  и «невозможность  больше любить», а «рай» - как  «подвиг братолюбивого общения»  и даруемую им духовную гармонию.  Духовное движение героев романа, устремленное от «ада»  и  через его преодоление к «раю».  История «таинственного посетителя»  служит, так сказать, «моделью»  этого преодоления «ада» как по драматизму и временной протяженности процесса, так и по обобщающей широте его духовно-общественного смысла.

    Драматическая  напряженность преодоления «ада»  повторяется – каждый раз по-новому  – в историях Мити и Ивана, но вместе с тем подтверждается истинность вывода, сделанного «таинственным посетителем» и Зосимой и соотносимого со словами Евангелие: «…всякий человек за всех и за вся виноват; когда люди эту мысль поймут, то настанет для них царствие небесное уже не в мечте, а в самом деле – на смену уединении. Придет богатство».

      Испытания, которые проходят герои  Достоевского Л.В.Карасев называет  «онтологическим порогом». Для одних  это убийство, для других –  самоубийство, для третьих – принятие  важного решения. В «Братьях  Карамазовых» ситуация онтологического  порога самим автором в романе  названа «такой минуткой».

       Алеша Карамазов пережил ее  сразу после смерти старца  Зосимы.  У всех братьев эти   пороги проходят почти в одно  время. Для Мити Карамазова  – этот тот момент, когда он  находится у окна своего отца, незадолго до его убийства. Как  говорит Митя, «Боюсь, что ненавистен  он мне вдруг станет своим  лицом в ту самую минуту. Ненавижу я его кадык, его нос, его глаза, его бессмысленную усмешку. Личное омерзение чувствую. Вот этого боюсь, вот и не удержусь…» как раз в это мгновение, когда Митя решается на убийство, появляется Григорий, упредив возможный ход событий.

        Сходная ситуация и в том,  как преступает свой порог  брат Мити – Иван. У него  эта точка приходится на тот  момент, когда он все же решает  уехать от отца в Чермошню., оставив отца на верную гибель.

       Алеша свою «такую минутку»  пережил перед телом умершего  старца. Болезненность восприятия  Алешей смерти старца объясняется  и появление «тлетворного духа»,  которого уж точно никак не  ожидали от  тела Зосимы. В этот  момент Алеша чувствует прилив  энергии и решительности, он  усмехается.

        Итак, раз уж мы затронули эту  тему, то разберем, как же символизируется «тлетворный дух» у Достоевского.  Оттого что никто не сомневался в праведности старца появление «тлетворного духа» так сильно повлияла на Алешу, многих привело в замешательство. Именно в этот момент началась «неопределенная минута», которая многое изменила в жизни Алеши.

      Запах тления для любого человека  страшен, он кого угодно может  вызвать тревогу, смущение, несогласие. Человек может перенести любой  запах, так как знает, что  между ним и запах пропасть, а запах тлеющего тела приводит  в ступор, чудовищный ужас, «фундаментальную  тревогу», как говорит Альфред Шюц. 

    Природа,  загадка человеческого тела интересовала  Достоевского, иногда он говорил  об этом прямо, чаще же это  высказывалось интуитивно. Дух тлетворный  изошедший из тела старца Зосимы, как раз стал таким: праведность,  чистота нравственная соединились  с тлением телесным; «святость  «провоняла» - было отчего Алеше  «пошатнуться», ибо такое сочетание  может поколебать любую «идею».   «Падение» же Алеши весьма условно, так как даже старец сам определял его жизненный путь как мирской, а не аскетический, монашеский.  Именно то событие, что Алеша услышал тлетворный дух, исходивший от тела его старца, и подтолкнуло его в мир.

    Мясная  пища – эвфемизм мертвого человека, по сути, речь идет об одном и том же, пишет исследователь.

     Так  же не лишним было бы вспомнить  и о Смердякове, чья фамилия  символически объединяет сказанное.  Мать его, Елизавета Смердящая  – «эмблема гниения», «смердящая  шельма». Но смердящее тело – это тело, таящее в себе загадку, возможность чудесного восстановления. Глагол «смердить» встречается в притче о Лазаре.

     Запах  стал смысловым стержнем, вокруг  которого начали собираться подробности  психологические, бытовые, идеологические. Появляясь в те мгновения, когда  герои Достоевского стоят перед порогом или уже переступают его, запах определяет характер ситуации, подталкивает к действию, оценивает, предостерегает, указывает на возможные направления, которой примут события. Тлетворный дух, изошедший от Зосимы, указывает на начало посмертного пути тела, то отсутствие этого запаха во время похорон Илюши в финале романа говорит о конце этого пути и начале новой, подлинной жизни.

    Для  самого Достоевского запах смерти, безусловно, тяжек, но при этом, писатель слышит в нем и  голос надежды.  Тайну человеческой  телесности очень хорошо и  ярко в романе раскрывает, уже  упомянутый нами, эпиграф, где  метаморфоза, произошедшая с зерном  выражает отношение Достоевского  к этой тайне. 

      После символа «тлетворного духа» хотелось бы рассмотреть и такой, не менее важный символ в творчестве Достоевского символ «чистого белья».

     В  романе «Братья Карамазовы» он  открывается в линии Ивана  Карамазова. Он размышляет: уехать  ему от отца, или остаться –  своеобразная пороговая ситуация, предельно напряженная. Решив  все-таки уехать, он понимает, что  никаких препятствий для этого  нет: даже белье «получилось  все от прачки». Чистое белье  появляется так же и в контексте  Мити Карамазова, в момент, когда  он по ошибке едва не убил  Григория: его кровь он вытер  «белым носовым платком».