Игровая концепция культуры Й.Хейзинги

   Коллективная игра носит  по преимуществу антитетический  характер. Она чаще всего разыгрывается  между двумя сторонами. Однако  это не обязательно.  Танец,  шествие, представление могут быть начисто лишены антитетического характера. Антитетическое вовсе не должно означать состязательное, агональное или агонистическое. Антифонное пение, два полухория, менуэт, партии или голоса музыкального представления, столь интересные для этнологов игры, когда противоборствующие силы стараются отнять друг у друга некий трофей, суть образчики антитетической игры, которая вовсе не обязана быть полностью агональной, хотя соревновательный элемент в ней зачастую присутствует. Нередки случаи, когда вид деятельности, означающий уже сам по себе замкнутую игру, например исполнение драматической или музыкальной пьесы, в свою очередь, снова может стать предметом состязания, если его подготовка к исполнению оценивается в рамках какого-нибудь конкурса, как это было с греческой драмой.

 Среди общих признаков  игры отмечалось выше напряжение  и непредсказуемость. Всегда стоит  вопрос: повезет ли, удастся ли  выиграть? Даже в одиночной игре  на ловкость, отгадывание или  удачу (пасьянс, головоломка или  кроссворд) соблюдается это условие. В антитетической игре агонального типа этот элемент напряжения, удачи, неуверенности достигает крайней степени. Стремление выиграть приобретает такую страстность, который грозит полностью свести на нет легкий и беспечный характер игры. Однако здесь выявляется еще одно важное различие . В чистой игре наудачу напряжение играющих передается к зрителям лишь в малой степени. Азартные игры сами по себе суть примечательные культурные объекты, однако с точки зрения культуросозидания их надо признать не продуктивными. В них нет прока для духа или для жизни. Иначе обстоит дело , когда игра требует сноровки, знания , смелости или силы . По мере того как игра становится труднее, напряжение зрителей возрастает. Уже шахматы захватывают окружающих, хотя это занятие остается бесплодным в отношении культуры и , кроме того, не содержит в себе признаков красоты. Когда игра порождает красоту, то ценность игры для культуры тот час же становится очевидной.  Однако, безусловно необходимой для становления культуры подобная эстетическая ценность не является. С равным успехом в ранг культуры игру могут физические, интеллектуальные, моральные или духовные ценности. Чем более игра способна повышать интенсивность жизни индивидуума или группы, тем полнее она  растворяется в культуре . Священный ритуал и праздничное состязание -  вот две постоянно и повсюду возобновляющиеся формы, внутри которых культура  вырастает как игра в игре.

Здесь сразу встает еще  раз вопрос: правомерно ли всякое состязание безоговорочно включать в понятие игры? Мы видели, что греки отнюдь без колебаний относили агон к «paidia». Впрочем, это легко объяснялось непосредственно самой этимологией обоих слов. Во всяком случае слово «paidia» выражало детское в игре столь непосредственно и ясно, что могло быть применено к серьезным игровым состязанием только в производном значении. Напротив термин агон определял состязание с другой стороны с другой стороны: исходным значением слова агон была по-видимому, «встреча» - агора. Тот факт что у эллинов большинство состязаний, по всей вероятности, происходило в атмосфере полной серьезности, отнюдь не может служить достаточным основанием для отделения агона от игры. Серьезность с которой происходит состязание,  ни  в  коем  случае  не означает  отрицания его характера.  Ибо  она  обнаруживает  все  формальные и  почти что все  функциональные признаки игры. Серьезность с которой происходит состязание, ни в коем случае не отрицает его характера. Ибо она обнаруживает все формальные и почти что все функциональные признаки игры . Они все словно соединились в одном слове «wedcamp»- состязание: campus- это игровое поле, пространство, и weden- символическое установление дела или вещи, о которой идет спор, точка, несущая в себе напряжение. Укажем еще раз на примечательное свидетельство из Второй книги пророка Самуила , где смертельный поединок тем не менее называется игровым термином, который относится к смысловому гнезду глагола «смеяться». На одной греческой вазе изображается схватка в сопровождении игры флейтиста , что должно означать ее агональный характер. Празднества в Олимпии знавали поединки со смертельным исходом. Жестокие кунштюки, в которых Тор и его друзья в присутствии Утгарда-Локи состязаются с его слугами, были названы словом «leika», принадлежащим почти целиком сфере игры. Нам не казалось слишком рискованным квалифицировать разделительную семантику игры и состязания в греческом как результат более или менее случайного несовершенства в абстрагирования его общего понятия. Короче, на вопрос, правомерно ли подчинять состязание как таковое категории игры, можно положа руку на сердце дать утвердительный ответ.

Состязание, как и любую  другую игру, следует считать до некоторой степени бесцельной. Иначе говоря, оно протекает внутри самого себя, и его исход не составляет части необходимого жизненного процесса группы. Популярное присловье « важны не камушки, а важна сама игра» достаточно это выражает; иными словами, финальный элемент игрового действия, его целеполагание в первую очередь заключается в самом процессе игры, без прямого отношения к тому, что за этим следует. Результат игры как объективный факт сам по себе несуществен и безразличен. Персидский шах, который во время визита в Англию отклонил предложение присутствовать на скачках, мотивируя это тем, что он знает, что одна лошадь бегает быстрее другой, был со своей точки зрения совершенно прав. Шах не хотел вторгаться в чужую ему игровую сферу, он хотел остаться в стороне. Исход игры либо состязания важен лишь для тех, кто в качестве игрока или зрителя включается в игровую сферу и принимает правила игры. Они становятся партнерами по игре и хотят быть партнерами. Для них не безразлично или не безынтересно, кто победит – Ньерд или Тритон.

   Играют на интерес;  в этом термине выражается, как  нельзя лаконичнее сущность игры. Этот интерес не есть материальный результат игрового действия, например, мяч, попал в лунку, но есть факт идеального порядка, что игра удалась либо сыграна. Удача приносит игроку удовлетворение, которое может быть более либо менее длительным . Это верно и для игры в одиночку. Приятное чувство удовлетворения повышается от присутствия зрителей, однако их присутствие нельзя считать непременным условием игры. Любитель пасьянса испытывает двойную радость если кто-нибудь наблюдал его игру, но он будет и радоваться и в одиночестве .  Весьма существенным является тот факт, что своей удачей можно похвалиться перед другими. Удильщик являет  пример такого бахвала.

 Теснейшим образом  связано с игрой понятие выигрыша. В одиночной сфере еще не  означает выигрыша. Понятие выигрыша вступает в силу только тогда, когда игра ведется одним против другого либо двумя противными партиями.

   Что такое выигрыш?  Что выигрывается? Выиграть означает  взять верх в результате игры  выигран почет, заслужена честь.  И эта честь, и этот почет постоянно идут непосредственно на пользу целой группе, из которой вышел победитель. Тут мы снова сталкиваемся с весьма важным качеством игры: завоеванный в ней успех переходит с отдельного человека на целую группу. Но еще более важен следующий показатель. В агональном инстинкте далеко не в первую очередь проявляется жажда власти либо воля к господству. Первичным является стремление превзойти других, быть первым и на правах победителя удостоиться почестей. И только во вторую очередь встает вопрос, расширит ли вследствие этого личность или группа материальную власть. Главное выиграть, взять верх. Чистейший образец конечного торжества, которое проявляет себя не в чем – то буквально зримом или дающем наслаждение, а в самой победе как таковой, дает шахматная игра .

Люди борются или  играют ради чего-то. В первую и последнюю  очередь борются или играют ради победы, но победе сопутствуют разные способы наслаждаться ею. Прежде всего  ею наслаждаются как торжеством, триумфом, справляемым группой в радостных  восклицании и славословии. В качестве длительного следствия из этого вытекает честь, почет, престиж. Так же во всякой игре есть ставка. Ставкой может быть какая-нибудь материальная ценность, заклад (чисто символический предмет) или приз.

3. Определение игрового элемента культуры.

  Когда мы, люди, оказались  не столь разумными, как наивно  внушал нам светлый 18 век в  своем почитании разума, для именования  нашего вида рядом с Homo sapiens поставили еще Homo faber, человек созидатель. Второй термин был менее удачен, нежели первый, ибо faberi, созидатели, суть и некоторые животные . Все же по мнению Й. Хейзинги, человек играющий, выражает такую же существенную функцию, как человек созидающий, и должен занять свое место с Homo faber.

   Если проанализировать  любую человеческую деятельность до самых пределов нашего познания, она окажется не более чем игрой. Человеческая культура возникает и развертывается в игре, как игра.

   Игра  - содержательная  функция со многими гранями  смысла. В игре подыгрывает, участвует  нечто такое, что превосходит непосредственное стремление к поддержанию жизни и вкладывает данное действие определенный смысл. Всякая игра что -то значит. Если этот активный принцип сообщающий игре свою сущность, назвать духом, это будет преувеличением; назвать же инстинктом – значит ничего не сказать. Как бы к нему не относиться, во всяком случае этим смыслом игры ясно обнаруживает себя некий имматериальный элемент в самой сущности игры.

  В игре мы имеем  дело с безусловно узнаваемой  для каждого, абсолютно первичной жизненной категорией, некой тотальностью. Мы должны попытаться понять и оценить игру только в ее целостности .

  Реальность, именуемая  игрой, доступная восприятию любого  и каждого, простирается в одно  и то же время на мир животный  и мир человеческий. Поэтому она не может опираться на какой – либо рациональный фундамент, поскольку разумные основания ограничивали бы ее пределы только миром человеческим. Существование игры не привязано ни к определенной степени культуры, ни к определенной форме мировоззрения. Любое мыслящее существо может немедленно представить эту реальность – игру, играние - как самостоятельное, самодовлеющее нечто, если даже его собственный язык не располагает общим словесным выражением этого понятия. Игру нельзя отрицать. Можно отрицать почти все абстрактные понятия: право, красоту, истину, добро, дух, Бога. Можно отрицать серьезность. Игру – нельзя.

   Но хочется  того или нет, признавая игру, признают и дух. Ибо игра, какова  бы ни была ее сущность , не  есть нечто материальное. Уже  в мире животных ломает она границы физического существования. С точки зрения детерминированно мыслимого мира, мира сплошного взаимодействия сил, игра есть в самом полном смысле слова « superabundans» - излишество. Только с вмешательством духа, снимающего эту всеобщую детерминированность, наличие игры делается возможным, мыслимым, постижимым. Бытие игры всякий час подтверждает, причем в самом высшем смысле, супралогический характер нашего положения во вселенной. Животные могут играть, значит, они уже нечто большее, чем просто механизмы. Мы играем, и мы знаем, что мы играем, значит, мы более чем просто разумные существа, ибо игра есть занятие внеразумное.

      Кто  обратит свой взгляд на функцию  игры в культуре он находит  игру в культуре как заданную  величину, существовавшую величину, существовавшую прежде самой культуры, сопровождающую и пронизывающую ее самого начала вплоть до той фазы культуры, в которой живет сам. Он всюду замечает присутствие игры как определенного качества деятельности , отличного от обыденной жизни.

Важнейшие виды первоначальной деятельности человеческого  общества все уже переплетаются  с игрой. Возьмем язык, самый первый и самый высший инструмент, созданный  человеком для того, чтобы сообщать, учить, повелевать. Язык, с помощью  которого он различает, определяет, констатирует, короче говоря, называет, то есть возвышает вещи до сферы духа. Дух, формирующий язык, всякий раз перепрыгивает играючи с уровня материального на уровень мысли. За каждым выражением абстрактного понятия прячется образ, метафора, а в каждой метафоре скрыта игра слов. Так человечество все снова и снова творит свое выражение бытия, рядом с миром природы – свой второй, вымышленный мир. И возьмем миф, что так же является претворением бытия, но только более разработанным, чем отдельное слово. С помощью мифа на ранней стадии пытаются объяснить все земное, найти первопричины человеческих деяний в божественном. В каждой из этих причудливых оболочек, в которые миф облекал все сущее, изобретательный дух играет на рубеже шутки и серьезности. Наконец, возьмем культ. Ранее общество отправляет свои священнодействия, которые служат ручательством благоденствия мира, освящения, жертвоприношения, мистерии, в игре, понимаемой в самом смысле этого слова. 

Заключение.

Игровая концепция  культуры, сформулированная Й. Хейзинга, рассматривает игру как первооснову культуры, культура возникает в форме игры. Культура возникает и развертывается в игре, носит игровой характер. Это является исходной предпосылкой названной концепции.

Игра, с точки  зрения Й. Хейзинги, это всеобъемлющий способ человеческой деятельности, универсальная категория человеческого существования. Игра - это не манера жить, а структурная основа человеческих действий. А для того, чтобы игровое содержание культуры было культуросозидающим, оно должно оставаться чистым. Цель игры - в ней самой. Игра сама по себе, в самом начале, лежит вне сферы нравственных норм. Она не может быть не дурной не хорошей. Нравственный, так же как и безнравственный, поступок совершается по тем или иным правилам той или иной игры. В сущности, игра несовместима с насилием. Именно нравственные поступки свидетельствуют о должном соблюдении “правил игры”. Ведь нравственность есть не что иное, как укорененная в прошлом традиция. Безнравственность, с данной точки зрения, это намеренно избранное положение “вне игры”, то есть нечто абсурдное по определению. В этом случае, серьезное не является антонимом игры, ее противоположность - бескультурье и варварство. Говоря об игровом факторе, Й. Хейзинга убедительно показывает его чрезвычайную действенность и чрезвычайную плодотворность при возникновении всех крупных форм общественной жизни. Будучи её существенным импульсом, игровые состязания, более древние, чем сама культура, исстари наполняли жизнь и, подобно дрожжам, способствовали росту и развитию форм архаической культуры. Культ рос в священной игре. Поэзия родилась в игре и продолжала существовать в игровых формах. Музыка и танец были чистой игрою. Мудрость и знание обретали словесное выражение в освященных обычаем играх, проходивших как состязание. Право выделилось из игр, связанных с жизнью и отношениями людей. Улаживание споров оружием, условности жизни аристократии основывались на игровых формах. Поэтому вывод здесь может быть только один: культура, в её первоначальных фазах, играется. Она не произрастает из игры, как “живой плод, который освобождается из материнского тела, она развертывается в игре и как игра” (21, С. 168). Таким образом, подлинная культура не может существовать без игрового содержания, так как культура предполагает определенное самоограничение, определенную способность не воспринимать свои собственные устремления, как нечто предельное и наивысшее, но видеть себя отгороженной некоторыми добровольно приятыми границами.