Эпоха застоя

Однако далеко не все  разделяют вышеприведенную точку  зрения. Так, по мнению Е.Т. Гайдара, именно в брежневский период наиболее остро проявились «болезненные долгосрочные последствия реализации избранной социалистической модели индустриализации», а открытие в Западной Сибири огромных месторождений нефти и газа и резкий рост мировых цен на этот источник ресурсов только «отсрочили крах социализма». Сказался также и «консерватизм политической и хозяйственной элиты» страны, мало способной воспринимать нововведения научно-технической революции. По мнению Гайдара, в рассматриваемый период  социалистическая советская экономика характеризовалась как «внутренне неустойчивая» и не была способна выйти из этого кризисного состояния.

По мнению философа А. Зиновьева, брежневский период явился «продолжением хрущевского, но без крайностей переходного характера». Не консервативный аппарат помешал Хрущеву осуществить перестройку советского общества, подчеркивал Зиновьев, а,  наоборот, аппарат помешал Хрущеву воплотить в жизнь  «сталинские амбиции и рецидивы», поэтому и в брежневские годы советскому руководству удалось сохранить главное – итоги десталинизации страны, которые он направил по пути «нормальной (для этого типа общества) эволюции зрелого социального организма». Это реальное коммунистическое общество, согласно Зиновьеву, имело гораздо больше достижений, чем хрущевский и тем более сталинский периоды, и именно благодаря успехам «недостатки стали занимать больше места в сознании людей». Сам же реальный коммунизм достиг «завершенной формы», которая являлась прозаической и заурядной – «царством серости, бездарности, скуки, лжи, насилия и прочих уже общеизвестных явлений». По этой же причине, замечал Зиновьев, культ Брежнева был не культом «личности», а «культом правящей мафии, которую он лишь символизировал». Системный кризис, охвативший в 70-е годы все советское общество являлся, по мнению Зиновьева, «неизбежным следствием внутренних закономерностей коммунизма». В первую очередь он поразил сферу идеологии, поскольку советские люди поняли, что «то, что они сейчас имеют, и есть настоящий коммунизм». Следовательно, по их мнению, вся идеологическая надстройка нашего  общества была лишь «жульнической маскировкой» неприглядной советской  реальности. Этим, по его мнению, советский кризис принципиально отличался от капиталистических кризисов на Западе, которые в первую очередь поражали  сферу экономики.

Другое крыло отечественной  науки, представленное работами М.Я.Геллера, А.М.Некрича, Д.А.Волкогонова, Р.Г.Пихоя  и пр., убеждено в изначальной нереформируемости советской системы, ее исторической обреченности.

 Для Волкогонова,  например,  советская история  – это во многом «длинная  цепь преступлений, начатая государственным  переворотом в октябре 1917 г.»,  где «органические изъяны» тоталитарного режима были одновременно и выражением его силы, и предопределили его гибель в ходе горбачевской реформации. «Попытки реанимировать отжившую систему бесплодны и опасны», полагал Волкогонов.

 Для Пихоя этапы  становления, укрепления, кризиса и распада сверхдержавы, которые прошло за послевоенный период советское государство, являлись  закономерным следствием «лавинообразного нарастания экономических, политических и социально-психологических причин кризиса власти». Едва ли не главная причина подобного исторического финала – непрерывно увеличивающаяся пропасть, «отчуждение» властной верхушки от «абсолютного большинства населения страны».

Большинство западных историков  более уместными  для характеристики брежневской эпохи считают термин  «распад», поскольку все структурные компоненты советской системы – экономика, администрация, идеология, социалистический лагерь   - стали приходить в упадок. Они считают неточной характеристику брежневской эпохи как «застойной», поскольку этот термин означал надежду на возможность вновь привести советскую систему в движение, что и пытался безуспешно  осуществить Горбачев. По их мнению, основы советской системы потряс «внутренний кризис», который стал очевиден для всего общества после того как с исторической сцены сошли последние преставители кремлевской геронтократии. Череда похорон генеральных секретарей ЦК КПСС у Кремлевской стены в первой половине 80-х годов стала «последним элементом кризиса, что породил экстремальную форму «коммунистического реформаторства» – горбачевскую «перестройку». По их мнению, почти  двадцатилетнее правление Брежнева показало окончательное изживание внутреннего потенциала советской системы, когда «пришло время платить по счету».

 Другие западные  ученые  расширяют хронологические  границы упадка, включая в него не только время правления Брежнева, но и перестройку Горбачева, закончившуюся провалом и   распадом   Советского Союза. Они полагают, что и современная Россия испытавает последствия того кризиса, который проявился в рассматриваемый период.

  В целом, разделяя  воззрения авторов, рассматривающих  эволюцию и распад СССР, главным  образом, как следствие исторически  обусловленного  внутрисистемного  кризиса советского общества, считаем   безосновательными мнения о том,  что после свертывания косыгинской реформы мысль о нереформируемости советского социализма утверждается в общественном сознании советского рукководства. По нашему мнению,  иллюзии в отношении  возможности реформирования советской системы были окончательно изжиты только к концу горбачевского правления. До этого времени они составляли важную черту политического мировоззрения многих представителей сталинской правящей элиты, включая Берию, Маленкова, Хрущева,  Косыгина. Эти иллюзии, как показывают многочисленные факты, были характерны и для самого Горбачева на начальном этапе перестройки. Об этом же убедительно свидетельствует вся,  за редким исключением, общественно-политическая мысль Советского Союза, в том числе,  оппозиционная.

Именно частичное сохранение этих иллюзий в отношении потенциальных возможностей советского строя вызвали в обществе стремление к стабильности после бурных сталинских и хрущевских времен. Указанные настроения (хотя и в различной степени) охватывали и «верхи», и «низы». Следовательно, «застой» являлся не только закономерным, но и неизбежным следствием господствоваших в обществе настроений и форм жизни, развитием внутренних свойств и черт, присущих советской системе.

Как свидетельствуют  приведенные примеры, подходы к  изучению рассматриваемой  эпохи  и ее оценки не в последнюю очередь зависели  от тех теоретических построений, которые  исповедовали ученые. Эти различия в верованиях   можно объяснить не только политической предвзятостью, свойственной многим историкам, но также методологической неуверенностью, которая охватила российских историков после их отказа от марксистско-ленинского учения как единственно возможной теоретической базы их исследований.

 У нас нет серьезных  причин предполагать, что будущее  развитие современной России  пойдет по сходному циклическому кругу, уже описанному сторонниками цивилизационных и модернизационных теорий применительно к нашему прошлому.

2 Существовал ли «бюрократический абсолютизм» в СССР ?

Вынесенный в заголовок  вопрос отражает другую важную  сторону  исторического процесса – историю власти на ее заключительном отрезке времени. Именно через раскрытие феномена  власти как главного, основополагающего элемента советской системы, многие историки пытались объяснить процесс эволюции СССР и закономерности его распада. До недавнего времени в отечественной литературе отсутствовали специальные исследования по данной проблеме. В результате такого положения современные российские ученые испытывали огромное воздействие западной политологической мысли,  многие достижения которой прочно вошли в научный оборот.

В брежневские времена  было завершено многолетнее строительство  «бюрократического абсолютизма» советского типа, который, как полагают многие  ученые, не имел прецедентов в XX столетии. По этой же причине годы брежневского правления некоторые историки назвали «золотым веком» советской номенклатуры. Так, по мнению М.Левина, после смерти Сталина и отмены системы личного деспотизма вождя, который являлся «фактически собственником всей земли и других ресурсов, включая рабочую силу», Хрущев придал динамизм политической системе и советскому обществу. Однако правящая бюрократия свела реформы на нет и заменила культ Сталина «культом государства». В брежневские времена бюрократия превратила партию  в своего «правящего слугу». По мнению Левина,  «бюрократический класс» включал в себя не только элиту – верхние слои бюрократии, но и «многочисленные нижние уровни иерархии, социальные слои, включенные в систему, или даже социальные группы вне ее». Он указывал на огромные  масштабы теневой экономики в брежневские времена и  стремительно развивающийся процесс сращивания дельцов этой экономики с партийными и государственными чиновниками, отмечал, что оба процесса  носили массовый характер (хотя последнее слово всегда оставалось за бюрократической элитой). Для Левина переход власти в СССР к бюрократии означал одновременно и ее освобождение от партийной опеки, включая «нейтрализацию» системы номенклатуры, предназначенную для контроля над бюрократией. Тем самым Левин склонялся к мысли, неоднократно высказываемой в научной литературе: партия «утратила свою политическую роль и стала частью бюрократии». По этой же причине она была обречена на свое историческое поражение.

Иные подходы к изучению проблемы власти в СССР предложены Р.Г.Пихоя. По его мнению,  власть в СССР «принадлежала олигархии», к которой он относил представителей «высших звеньев партийного и государственного аппарата», а сущностной характеристикой этого слоя была его «возможность непосредственно участвовать в процессе управления страной». Советская номенклатура представляла собой уникальное явление: включение в нее носило персональный характер – каждого человека принимали отдельно. «Генеральный секретарь замыкал и в конечном счете руководил всей номенклатурой в СССР, так возникла уникальная вертикальная структура слоя, который был объединен феодальной системой личных связей и зависимости», писал он. Если обрывались «цепочки взаимных обязательств», карьера чиновника «заканчивалась». Пихоя также называл КПСС «сословно-представительной организацией»,  хотя подчеркивал, что в СССР отсутствовало «органическое разделение» классов и сословий по формам собственности, поскольку существовала по сути своей единая государственная форма собственности.  Анализируя причины внутренней слабости КПСС, он указывал, что «общепартийные» интересы до времени сковывали особые, присущие местным парторганизациям «профессиональные, сословные, национальные, политические и иные интересы».

3 Кем был Брежнев – политическим «гроссмейстером» или «посредственностью» ?

По свидетельству историка Д.Волкогонова, своей карьерой будущий генсек обязан Н.С.Хрущеву, который в 1950 г. рекомендовал его первым секретарем ЦК КП(б) Молдавии, а на XIX съезде партии сам Сталин, заинтересовавшись молодым и представительным партийным «молдаванином», рекомендовал   Брежнева секретарем ЦК и кандидатом в члены Президиума ЦК. После смерти Сталина он был лишен высоких партийных должностей и назначен заместителем начальника Главполитуправления Советской Армии и Военно-Морского Флота. В 1954 г. Хрущев вновь способствовал карьере своего протеже, которого   послал  вторым секретарем ЦК компартии Казахстана.  В 1955 г. Леонид Ильич стал первым секретарем этой республики, а в 1960 г. выдвигается своим высоким покровителем  на должность председателя Президиума Верховного Совета СССР. Однако, по свидетельству Волкогонова, Брежнев «не питал любви к своему предшественнику», а в 1964 г. являлся одной из самых значимых фигур среди советского руководства  в деле устранения Хрущева с политической арены.

Если оценки Брежнева как политика отличались  большим разнообразием, то его человеческие качества - доброта и общительность, благожелательность и радушие, отсутствие мании преследования и комплекса опасности, страсть к охоте, наградам, женщинам  и роскошным автомобилям - подчеркивались  почти всеми без исключения мемуаристами. Этакий, по определению А.Бовина, «хороший помещик с большим хлебосольным домом» мог получиться из Брежнева в тургеневские времена.

По мнению Г.И.Воронова, бывшего в брежневские годы председателем  Совета Министров РСФСР и членом Президиума ЦК КПСС, советские руководители «плелись в хвосте событий»,  а сам Брежнев хотя и  был «человек безграмотный» и «неискренний», но умело осуществлял «единоличное правление». По свидетельству П.Е.Шелеста, бывшего первого секретаря ЦК компартии Украины и члена Политбюро,  входившего в ближайшее окружение Брежнева в 1964-1973 гг., «молодые, энергичные, принципиальные» работники ЦК партии – Семичастный, Егорычев, Шелепин – хотя и невысоко оценивали Леонида Ильича, но в борьбе за власть «переоценили свои возможности и недооценили силу Брежнева, его умение вести аппаратные игры, закулисную борьбу». Советский посол в США А.Ф.Добрынин отмечал в Брежневе-политике хорошое знание «коридоров власти», «привычку играть вместе с командой», а не отдельно». Он также сообщал факт, подтверждаемый многими политиками брежневского времени о том, что ряд важнейших  направлений деятельности государства  генсек передоверял другим членам Политбюро, серьезно не вмешиваясь в их работу. Так, подчеркивал  Добрынин, вопросы идеологии были «отданы на откуп Суслову», а в проведении внешней политики Брежнев «фактически полагался до конца своих дней на Громыко».

Многие - и политики, и  ученые - отмечали, что Брежнев «не  был лишен политических способностей»  и «очень хорошо» знал советский аппарат, все его механизмы и их функционирование. Ему также были присущи «тонкое психологическое чутье» и «удивительная способность маневрировать людьми». В аппаратной борьбе Брежнев проявлял «ум, хитрость и изобретательность». В качестве одного из свидетельств указывают на тот факт, что многих членов Политбюро - Г.И.Воронова, А.П.Кириленко, К.Т.Мазурова, Н.В.Подгорного, Д.С.Полянского, П.Е.Шелеста, А.Н.Шелепина – участников октябрьского 1964 г. пленума ЦК КПСС, Брежнев вывел из состава высшего партийного органа. В отличие от своих предшественников – Сталина и Хрущева, он устранил конкурентов без каких-либо серьезных конфликтов, репрессий и «даже без публичного поношения». По мнению его соратников, об умении Брежнева разбираться в людях говорил тот факт, что «никто его не предал, как это было до него с Хрущевым и после него с Горбачевым».

Л.И. Брежнев полагал, что поскольку  при Сталине  «люди боялись репрессий», а при Хрущеве «реорганизаций и перестановок», то народ «не был уверен в завтрашнем дне», а поэтому свою задачу на посту руководителя страны он обозначил как «обеспечение спокойной жизни для советских людей».

Многие исследователи  отмечали, что первоначальный секрет успеха Брежнева заключался в том, что  ему своей политикой удалось соответствовать стремлению аппарата «к консолидации», а населения «к спокойной жизни». Можно привести тот факт, что на первом послехрущевском съезде партии произошло минимальное обновление правящей верхушки.