Столыпин

Мы намеренно изобразили вторую крайность в заостренном виде, так как она, по нашему убеждению, выражает распространенный ход мысли, имеющий свои корни в философских  системах Платона и Гегеля. Как  и первая крайность, она ведет  к аналогичной мистификации социального  субъекта и общественного сознания (крайности сходятся!), но в отличие  от первой базируется на ряде вполне реальных предпосылок, отражающих специфику  духовной культуры. Мы имеем в виду то важное обстоятельство, что категориально-нормативный каркас духовной культуры и, следовательно, духовной деятельности (взятой в любой из ее форм: научно-теоретической, нравственной, художественной и др.) есть надличностное образование. Надличностное в том смысле, что оно задано для каждой новой личности, вступающей в социальную жизнь, и формирует ее основные свойства именно как личности. Надличностное в том смысле, что оно объективировано и продолжает постоянно объективироваться в самой организации общественной жизни, системе деятельностей социальных индивидов, и поэтому отдельная личность не может произвольно изменять или отменять исторически сложившиеся категориальные структуры, нормативы духовной и практической деятельности.

Однако это реальное обстоятельство нельзя абсолютизировать, превращать в мертвый, внеисторический абстракт. Надличностное нельзя истолковывать как. абсолютно внеличностное, как совершенно независимое от реальных личностей (ныне существующих и живших). Сложившиеся структуры духовной деятельности, нормативы и т.п. выступают для меня и моих современников как надличностные образования, формирующие индивидуальное сознание. Но сами эти образования были сформированы, конечно, не сверхличным существом, а живыми людьми, творившими до нас.

Далее, эти надличностные образования не представляют собой некую жесткую, однозначно упорядоченную и замкнутую структуру, т.е. такую структуру, которая наглухо замыкает в себе индивидуальное сознание и держит его в плену своих раз навсегда заданных путей движения и схем связей. В действительности это гибкая, в ряде отношений многозначная и открытая структура. Она представляет индивидуальному сознанию широкое поле выбора, возможность творческих новообразований и преобразований. Она исторична по своей сути. Но эта историческая (и, значит, творческая) суть не видна, когда она берется в «овеществленной» форме, как некая «готовая» структура. Она раскрывается лишь в деятельном существовании, т.е. в живом сознании множества реальных людей, и тут уже нельзя не учитывать диалектической связи надличностного с личностным. Иначе мы впадаем в фетишизм «готового», «овеществленного» знания, который делает человека рабом наличных алгоритмов мышления и деятельности, умерщвляя его творческий дух. Знание не может быть сведено только к результатам познания. Как подчеркивает С. Б. Крымский, оно предполагает еще и «определенную форму обладания этими результатами». «Такой формой может быть лишь сознание результатов познания» [114, с. 33]. Следовательно, вне сознания реальных людей нет знания, а это сразу же устраняет «претензию на абстрактный, надчеловеческий объективизм» [114, с. 8], указывает на первостепенное значение социально-культурных и личностных аспектов гносеологического исследования.

Мы целиком согласны с критикой Г. С. Батищевым фетишизации «овеществленного»  знания и упрощенных моделей духовной культуры. «Только возвращая опредмеченные формы из их оторванности от мира субъекта обратно в деятельный процесс, только восстанавливая всю многомерность этого живого процесса, можно создать ту познавательную атмосферу, в которой субъект обретает способность видеть истинное знание в его динамике» [127, с. 244]. В противном случае статика «готового» знания (и, добавим, «готовых» ценностей) уже не есть «снятый, подчиненный момент динамического процесса, но сама господствует над ним, подавляет его, оставляя его творческий ритм и многомерность вне пределов своих застывших структур, своих формообразований» [27, с. 244].

В этих словах верно схвачены предпосылки  того способа мышления, который ведет  к отрыву структур общественного  сознания от структур индивидуального  сознания и его активности, в результате чего первые оказываются не более  чем внешними принудительными силами по отношению ко вторым.

При рассмотрении социальных норм отчетливо  обнаруживается неразрывная связь  общественного и индивидуального  сознания, надличностного и личностного, объективированного и субъективированного, опредмеченного и распредмеченного. Нормативная система как «структурная форма» общественного сознания «становится реально нормативной» лишь постольку, поскольку она усваивается множеством индивидуальных сознаний (см. [39, с. 54]). Без этого она не может быть «реально нормативной». Если она существует только в объективированном, опредмеченном виде и не существует как ценностная структура индивидуального сознания, если она является для него только «внешним», то это уже не социальная норма, а мертвый текст, не нормативная система, а просто знаковая система, содержащая некоторую информацию. Но тем самым это уже не «структурная форма» общественного сознания, а нечто совершенно «внешнее» ему. Не исключено, что это бывшая «структурная форма» общественного сознания, давно отмершая, мумифицированное содержание которой обнаруживается лишь в исторических источниках.

То, что по содержанию может именоваться  социальной нормой, не является «структурной формой» общественного сознания и в том случае, если это содержание известно людям, фигурирует в индивидуальном сознании как «просто знание», которое  не обладает ценностно-действенным  качеством, мотивационным статусом, лишено, по выражению О.Г. Дробницкого, «момента обязующего волепринуждения» [69, с. 132, 246].

Здесь мы хотим обратиться к небольшой, но весьма содержательной статье В. С. Барулина [25], в которой раскрывается диалектика общественного и индивидуального сознания под углом зрения проблемы идеального. Он считает, что «постановка вопроса об общественном сознании как внешнем по отношению к индивидуальному сознанию в принципе ошибочна» [25, с. 14], «феномен сознания – и общественного, и индивидуального – фиксируется лишь там, где есть идеальное» [25, с.10]. «Предметное бытие духовной культуры – это как бы неистинное бытие, это лишь внешняя ее форма, инобытие, не более. Свою сущность, свой истинный социальный смысл эти предметы обретают лишь тогда, когда они воспроизводятся идеально в восприятии общественного индивида или индивидов» [25, с. 13]. Поэтому все то, что не «присутствует», не воспроизводится в индивидуальном сознании, не является и общественным сознанием (см. [24, с, 11]).

Остается лишь добавить, что тут  открывается важный ракурс проблемы идеального. Речь идет о времени «жизни» идеи в общественном сознании и об интенсивности этой «жизни» (одни идеи чрезвычайно «влиятельны», ими охвачены миллионы, в сознании которых они постоянно актуализуются и функционируют; другие идеи едва «тлеют», все реже и реже актуализуются в сознании все меньшего числа людей и т.п.), о том, как «умирают» идеи (когда они длительное время уже не функционируют в индивидуальном сознании, выбывают из состава общественного сознания), о том, как они иногда «воскресают» или рождаются заново (вспомним историю идеи паровой машины), и, наконец, о появлении такого рода новых идей, которые на поверку оказываются очень старыми, давно уже существовавшими, но забытыми. Эти и многие другие аналогичные вопросы представляют немалый интерес в плане анализа динамики «содержания» общественного сознания, происходящих в его составе исторических изменений, его вариативности и той содержательной инвариантности, которая сохраняется на протяжении многих веков и даже всей его истории.

Таким образом, общественное сознание существует лишь в диалектической связи  с индивидуальным сознанием. Учет необходимой представленности общественного сознания во множестве индивидуальных сознаний - обязательное условие объяснения способа существования и функционирования общественного сознания. Кроме того, крайне важно помнить о наличии противоречий между индивидуальным сознанием и общественным, не упускать из виду «активность» отношения индивидуального сознания к общественному. Это верно отмечает А. К. Уледов (см. [214, с. 310]), подчеркивая вместе с тем необходимость изучения такого фактора, как «индивидуальные особенности усвоения содержания общественного сознания» [214, с. 309].

Связь общественного сознания с  индивидуальным отчетливо выражает диалектику общего и отдельного, которая  предостерегает от мистификации «общего» и «общественного» (проистекающей  из их разрыва с «отдельным» и  «индивидуальным»). Если «истинной общественной связью... людей является их человеческая сущность, – писал К. Маркс, – то люди в процессе деятельного осуществления своей сущности творят, производят человеческую общественную связь, общественную сущность, которая не есть некая абстрактно-всеобщая сила, противостоящая отдельному индивиду, а является сущностью каждого отдельного индивида, его собственной деятельностью, его собственной жизнью...» [3, с. 119].

«Структурная форма» общественного  сознания «не есть некая абстрактно-всеобщая сила, противостоящая отдельному индивиду». Мы считаем необходимым еще раз  подчеркнуть это, поскольку в  нашей литературе встречается фетишизация  надличностного статуса общественного сознания, в результате чего принижается роль личности в духовной жизни общества. В такого рода построениях живой человек, единственный творец идей, культурных ценностей, единственный носитель разума, совести, творческого духа и сознаваемой ответственности, «испаряется», его способности и «полномочия» отчуждаются в пользу той или иной «абстрактно-всеобщей силы».

Концептуальные установки, в которых  чрезмерно противопоставляется  общественное сознание индивидуальному, «обезличивают» процессы и формы  духовной жизни общества, обнаруживают несостоятельность как в мировоззренческом, так и в методологическом отношениях . Такого рода концептуальные установки препятствуют исследованию общественного сознания именно как «исторически сложившейся и исторически развивающейся системы», ибо они элиминируют конкретные факторы и «механизмы» изменения общественного сознания (в лучшем случае оставляют их в тени).

Нам думается, что подобный образ  теоретического мышления является результатом  чрезмерной дани Логике Гегеля, в которой  безраздельно господствует над живым, реальным человеком именно «абстрактно-всеобщая сила»: Абсолютная Идея на каждом шагу демонстрирует отдельному человеку его абсолютное ничтожество. Отсюда тот высокомерно-снисходительный  тон Гегеля, когда он говорит о  единичной душе: «Отдельные души отличаются друг от друга бесконечным множеством случайных модификаций. Но эта бесконечность  представляет собой род дурной бесконечности. Своеобразию человека не следует, поэтому  придавать чрезмерно большое  значение» [52, с. 82].

В связи с этим Т. И. Ойзерман справедливо  пишет: «У Гегеля индивидуальное сплошь и рядом растворяется в социальном. И степень этого растворения интерпретируется Гегелем как мерило величия индивида. Не следует истолковывать марксистское понимание этой проблемы по аналогии с гегелевским. Марксистское понимание проблемы заключается в признании единства индивидуального и социального. Нельзя считать индивидуальное второстепенным явлением, ценностью второго ранга, ибо это ведет к искажению марксистской концепции личности» [161, с. 101 – 102].

Изменения общественного сознания детерминируются, как известно, изменениями  общественного бытия. Но одного повторения этого ключевого положения мало. Нужно конкретизировать его, показать, как в процессе духовной жизни  общества происходят качественные перемены, каков «механизм» возникновения  новых идей, новых моральных норм и т.п. И здесь мы видим, что  единственным источником новообразований  в общественном сознании служит именно индивидуальное сознание. Единственным в том смысле, что в общественном сознании нет ни одной идеи, которая не была бы вначале идеей индивидуального сознания. «Общественное сознание создается, развивается и обогащается индивидами» [98, с. 27] . Это положение имеет принципиальное значение для анализа конкретного «механизма» изменения содержания общественного сознания.

Если та или иная идея верно отображает наметившиеся изменения общественного бытия, тенденции его развития, экономические, политические и т.п. интересы социальной группы, класса, общества, если она олицетворяет общественно значимые ценности, то в этом случае ее первоначально узкий коммуникативный контур быстро расширяется, она обретает все новые формы межличностной объективации, интенсивно репродуцируется, постоянно транслируется в социальных системах коммуникации и постепенно «завоевывает умы и души людей». Таким образом, она входит в ценностно- содержательно-деятельностные структуры множества индивидуальных сознаний, становится внутренним, «субъективированным» принципом мышления, руководством к действию, нормативным регулятором для множества людей, образующих ту или иную социальную общность.

Разумеется, как в процессе становления  идеи в качестве явления общественного  сознания, так и в ее последующем  функционировании на этом уровне первостепенную роль играют санкционирующие общественные механизмы, различные социальные организации, институты, учреждения, осуществляющие массовые коммуникации и контролирующие содержание социальной информации. В зависимости от вида идей, точнее, системы идей (политической, моральной, художественной, научной и т.п.) их содержание по-разному объективируется в системах межличностных коммуникаций, по-разному транслируется, санкционируется, «утверждается», институциализируется посредством деятельности специальных общественных органов.

Деятельность этих органов тоже не есть нечто абстрактно-безличностное, она складывается из определенным образом регламентированной деятельности личностей-профессионалов, в обязанности которых входят (в зависимости от выполняемой ими социальной функции) репродукция идей в тех или иных объективированных формах, контроль их циркуляции в коммуникативных контурах, корректировка и развитие их содержания, разработка средств повышения их действенности и т.п. Другими словами, и в сфере сугубо институциализированной деятельности, в деятельности специальных государственных органов явления общественного сознания «проходят» через фильтры индивидуальных сознаний, оставляющих в них свой след. Непосредственный источник изменений в общественном сознании лежит в индивидуальном сознании.

Содержательные изменения или  новообразования в общественном сознании всегда имеют авторство. Их инициаторами выступают конкретные лица или ряд лиц. Не всегда история  сохраняет их имена, поэтому мы понимаем авторство в общем смысле –  как личностное творение идеи, теории, культурной ценности. В ряде случаев  мы можем точно указать автора новой духовной ценности, вошедшей в фонд общественного сознания. Чаще всего это относится к области  искусства и научного творчества. Персональность авторства особенно показательна для произведений художественного творчества. Общественно значимая художественная ценность обладает особой целостностью, она уникальна, какое-либо нарушение ее в процессах репродукции ухудшает или вовсе портит ее. В этой области редко соавторство. Автор великого творения искусства, известен он или нет, как правило, «одинок», единствен.

Иначе обстоит дело в науке. Продукты научного творчества не столь дискретны  и обособлены в ряду явлений культуры, как произведения искусства. Они не являются уникальными (ибо могут быть произведены независимо друг от друга несколькими лицами), не являются столь же целостно-оригинальными, как произведения искусства, ибо обладают весьма сильными и многочисленными внешними логико-теоретическими связями (с другими научными идеями, теориями, метанаучными принципами).