Функции текста

Оглавление

Ю. М. Лотман о трех функциях текста 4

Функции текста в концепции  В. Хайнеманна и Д. Фивегера 9

Классификация текстовых  функций К. Бринкера 10

Список литературы 11

Ю. М. Лотман о трех функциях текста

 
Первая функция  — это передача константной информации. Она лежит на поверхности и легко схватывается наиболее простыми методами анализа. Идеальный текст в данном случае предстает как сообщение, зашифрованное одним языком и, следовательно, одноканальное, внутренне однородное и моноструктурное. Текст здесь выполняет роль вместилища некоторого неизменного смысла. В идеале этот смысл — дотекстовое сообщение, реализуемое лишь в тексте, — остается инвариантным при всех трансформациях текста: информационное содержание не меняется ни качественно, ни в объеме. Адресат декодирует текст и получает исходное сообщение. Понятно, что в этом случае код, которым адресант кодирует текст, и код, который используется адресатом для расшифровки сообщения, — один и тот же. 
 
Ценность всей системы определяется тем, насколько эффективно текст — без потерь и искажений — передается от отправителя к получателю. То есть вся система ориентирована на максимальное понимание, а всякое несовпадение между кодом говорящего и слушающего — это источник непонимания, который поэтому рассматривается как помеха. 
 
Говоря о первой функции текста, можно заключить, что текст здесь — лишь пассивный носитель информации, лишь посредник между отправителем и получателем; его главная задача — донести без потерь и изменений некоторый смысл, который в абстракции предполагается существующим еще до текста. Оперирующих сообщением интересует именно содержание, остальное как бы не замечается. В структурном отношении текст в данном его аспекте выступает как реализация, как воплощение языка: все, что несущественно для языка, является в тексте случайным и не может быть носителем смысла. 
 
Именно первая функция текста находит свое отражение в соссюровском противопоставлении языка и речи. Подобный подход, с точки зрения Ю. М. Лотмана, недостаточен и имеет лишь ограниченное применение. Лишь в теории текст передает информацию без помех и искажений, в действительности же речь идет лишь о приблизительной — в той или иной степени — эквивалентности исходного и конечного сообщений. Следовательно, адекватно описывая одну сторону текста, «соссюровский» подход делает это в ущерб другим, не менее важным сторонам, игнорируя их существование. 
 
Вторая функция текста — выработка новых смыслов. Ей Ю. М. Лотман уделяет основное внимание в своих трудах. Именно смыслопорождение и его механизмы выступают средством развития культуры и ее двигателем. В этом аспекте текст перестает быть лишь пассивным звеном передачи некоторой константной информации. Он превращается в генератор новых смыслов, а значит, главным его свойством становится активность. Если в первом случае разница между исходным и конечным сообщением возможна лишь в результате помех в канале связи и воспринимается как техническое несовершенство системы, то во втором она составляет самое сущность работы текста как смыслового 
генератора. То, что с первой точки зрения, дефект, со второй — норма, и наоборот. Понятно, что во втором случае механизм работы текста будет устроен принципиально иначе. 
 
В процессе движения текста от передающего к принимающему происходит нетривиальный сдвиг значения, результатом которого становится образование нового сообщения. Нетривиальным Ю. М. Лотман называет такой сдвиг значения, который «...однозначно непредсказуем и не задан определенным алгоритмом трансформации текста». Таким образом, новые тексты — это тексты «незакономерные», с точки зрения существующих уже правил, «неправильные». В общей культурной перспективе, однако, именно они предстают как полезные и необходимые, поскольку выступают носителями новой информации, которую еще предстоит расшифровать. В отношении таких текстов действует презумпция осмысленности, а потому на их основе могут быть в дальнейшем сформулированы правила образования высказываний. 
 
Важным свойством во втором случае функционирования текста становится тот факт, что передающий и принимающий пользуются различными кодами — пересекающимися, но отнюдь не идентичными. Различие необходимо, так как оно делает желательным сам факт контакта. Некоторая степень сходства же обусловливает саму возможность общения, так как при абсолютном различии никакое общение невозможно. Итак, между кодом исходного текста и кодом перевода не существует однозначного соответствия, что ставит под вопрос саму возможность идентичного перевода. Перевод в этом случае будет носить характер условной эквивалентности. А это значит, что текст, получающийся в результате перевода, будет в определенном отношении предсказуем, но одновременно и непредсказуем. Тем самым исключается возможность получить исходный текст посредством обратного перевода, что при дальнейшем функционировании текста ведет к нарастанию смыслов. Родственные идеи можно найти в статье М. М. Бахтина «Проблема текста», где он пишет, что «...всякая система знаков (т. е. всякий "язык")... принципиально всегда может быть расшифрована, т. е. переведена на другие знаковые системы (другие языки); следовательно, есть общая логика знаковых систем, потенциальный единый язык языков... Но текст (в отличие от языка как системы средств) никогда не может быть переведен до конца, ибо нет потенциально единого текста текстов»*. Способность текста выступать в роли механизма смыслопорождения — источника «множественного смысла» — стала предметом рассмотрения и в постструктурализме, в первую очередь в коннотативной семиологии Ролана Барта**. 
 
Нетрудно заметить, что само понятие коммуникации в этом втором случае заметно отличается от первого, т. е. от передачи текстом константной информации. Минимальным условием во второй ситуации является наличие двух языков, достаточно близких, чтобы перевод был возможен, и настолько далеких, чтобы он имел смысл. Текст в данном случае — это многоязычное, многократно зашифрованное образование, которое в рамках отдельно взятого языка раскрывается лишь частично; полностью же текст раскрывает свой смысл лишь при рассмотрении его в свете всех языков, которые участвовали в его создании. Текст здесь — устройство, в котором языки сталкиваются и сополага-ются, и из этого конфликтного напряжения рождается новый смысл. 
 
При операциях смыслопорождения высокой сложности язык неотделим от выражаемого им содержания. Смысл выражен текстом как целым, и это уже не просто сообщение на определенном языке, вернее, языках, но и сообщение о языке, сообщение, в котором интерес может перемещаться на его язык. Особенно это заметно в текстах наивысшей категории сложности — в художественных произведениях. Вяч. Вс. Иванов по этому поводу писал: «С точки зрения теории знаков (семиотики) художественное произведение можно рассматривать как текст, или знак, состоящий из нескольких уровней. В наиболее простом случае под текстом понимается последовательность знаков, а под знаком — структура, включающая означаемую и означающую стороны знака. Однако для семиотического исследования искусства существенно то, что текст (высказывание) может выступать и как единое целое, не членящееся на отдельные самостоятельные знаки...»***. В них невозможно выделить информацию, на которую можно указать: вот, что хотел сказать автор, — а к остальному относиться как к «украшению» этого смысла. Именно через художественные средства выражения передается смысл в его целостности*. 
 
На примере лотмановского анализа «Евгения Онегина»** можно увидеть, как в этом блестящем образчике художественного текста воплощены сущностные черты текста искусства как такового. Первое впечатление от романа — необыкновенная легкость и простота стиха. Глаз не встречает никаких препятствий на своем пути и свободно скользит по строфам. Слова сами по себе складываются в рифму, что так и должно быть, и это единственно возможный способ повествования. Казалось бы, знакомое всем с детства произведение не нуждается в каком-либо специальном изучении — все и так понятно. Однако, отмечает Ю. М. Лотман, именно подобная легкость создает дополнительные трудности в понимании «Онегина». Иллюзия полной понятности и прозрачности произведения скрывает от внимания читателя множество неосознанно неясных для него слов, выражений, намеков, цитат, удаляя его от адекватного осмысления текста. Можно сказать, что легкость пушкинского романа — это «сложная» легкость и достигается она парадоксальными на первый взгляд средствами, в первую очередь многократным и многоуровневым усложнением структуры произведения. Ю. М. Лотман убедительно доказывает это существенное для понимания любого художественного текста положение. 
 
Несомненно, что при всей похожести языка «Онегина» и повседневной речи у читателя не возникает сомнения, что перед ним, во-первых, особый — художественный — текст, а во-вторых, текст стихотворный. В том и заключается проблема, и составляющая, однако, силу словесного искусства: создавая литературное произведение на основе естественного языка, художник должен таким образом преобразовать его структуру, чтобы язык этот начал восприниматься как художественный, т. е. отличный от обычного словоупотребления. Ю. М. Лотман убежден, что материал искусства сам по себе, до художественной обработки, не должен содержать такого сходства с изображаемым предметом, которое делало бы излишним дальнейшее преобразование этого материала в искусстве. Отметим, что «неотъемлемой чертой творческого процесса является превращение непохожего в похожее»*. Если же такое сходство имеется, художник должен его ликвидировать, чтобы затем воссоздать в творческом акте. 
 
Естественно возникает вопрос: зачем необходима дополнительная обработка естественного языка, если и без нее он может передавать информацию? Ю. М. Лотман не соглашается с правомерностью такой постановки проблемы. Если бы сложный по структуре художественный текст передавал тот же объем информации, что и более простая структура обыденной речи, то человек давно перестал бы пользоваться сложными текстами и отдал предпочтение простым. Однако этого не происходит. Дело в том, убежден тартуский ученый, что объем и характер информации в первом и втором случаях различны. В правильно построенной семиотической системе не может быть неоправданной сложности. Сложность структуры прямо пропорциональна сложности передаваемой в ней информации. Значит, художественный текст передает информацию, которую — по причине ее сложности — естественный язык передать не в состоянии. Более того, Ю. М. Лотман говорит о языке искусства как единственной системе, способной передавать информацию, заведомо превосходящую познавательные способности человека. 
 
Ю. М. Лотман выстраивает эволюционную ось развития художественных текстов. Поэзия в этой градации предстает первичной формой расподобления естественного языка в искусстве. Структура стиха резко отлична от формы повседневной речи и никак не может быть с нею отождествлена. 
 
Пушкинский «Онегин» с точки зрения эволюции художественных текстов — «переходное» произведение. Автор достигает поразительной реалистичности, не отказываясь при этом от стихотворной формы, которая в отличие от прозы казалось бы, препятствует адекватному изображению действительности. Однако А. С. Пушкин пошел по парадоксальному пути. Добиваясь реалистичности изображения, он значительно усложняет структуру стихотворения: вводит дополнительные ограничения в виде «онегинской строфы», допускает многочисленные противоречия в повествовании («Противоречий очень много, / Но их исправить не хочу...»), многообразие точек зрения, интонационных и стилевых, и их столкновение в тексте, неоднозначность авторской позиции. Автор «Онегина» сознательно отказывается от соблюдения на всем протяжении произведения одинаковых принципов и единой меры условности — они меняются вместе с поэтом и его героями. Как верно отмечает Ю. М. Лотман, «только внутренне противоречивый текст воспринимался как адекватный действительности»*. Все это говорит о чрезвычайной сложности пушкинского романа в стихах. 
 
В таком свете неожиданное утверждение Ю. М. Лотмана о том, что структура поэтического произведения более информативна, чем прозаического (и тем более повседневной речи), не кажется противоречивым. Напомним, что, согласно одному из фундаментальных положений теории информации, информативность сообщения обратно пропорциональна степени его организованности. Неопределенности и недосказанности разного рода таят в себе множество потенциальных смыслов и толкований. Определенность же жертвует смысловым богатством в пользу четкости и ясности. Поэтому естественным был бы вывод о том, что в жесткой структуре стихотворения можно выразить гораздо меньше, чем в прозе. В действительности, согласно Ю. М. Лотману, все обстоит с точностью до наоборот. Поэзия значительно информативнее, чем любые непоэтические формы речи. Подлинно оригинальное стихотворение заключает в себе неисчерпаемый источник смыслов и долго не теряет свою культурную значимость. 
 
Дело в том, что поэтическая структура использует особые средства для повышения своей информативности. Смысл передается в стихотворении не только и не столько посредством семантических элементов — эти элементы в поэтической структуре наделяются значением и особым звучанием лишь как часть органического, нераздельного целого. То же самое происходит и с теми составляющими стихотворения, которые в повседневной речи вообще не несли никакой смысловой нагрузки. В сложной структуре поэтического и — шире — любого художественного произведения все элементы обретают смысл. Художественное произведение — это не только и не столько система знаков, это единый целостный знак, и все его элементы обретают свое звучание лишь в совокупности. Поэтому любой пересказ «идеи» произведения, его «основного содержания», по мнению Ю. М. Лотмана, не имеет ценности и смысла. Вырванная из единого целого идея, механически извлеченная из единого целого цитата — теряют ту смысловую насыщенность, которой они обладали как часть единого организма художественного текста.

 
Трансформация структуры естественного  языка в языке словесных искусств становится в результате одним из механизмов, с помощью которых тексты искусства только и способны выполнять свою двойственную функцию. С одной стороны, художественные тексты как бы «притворяются» реальностью, то есть тем, что они изображают. С другой — они не позволяют забыть о том, что они — чье-то творение. Эту двойственность художественных текстов отмечал А. С. Пушкин, говоря: «Над вымыслом слезами обольюсь...». Ю. М. Лотман убежден, что именно из подобного отношения искусства и действительности — точнее, именно из отношения — и рождается эстетический эффект*. 
 
Воплощением развиваемых Ю. М. Лотманом идей является стихотворная структура «Евгения Онегина». Конечно, это не рядовой пример. Пушкинский роман в стихах отличается повышенной структурной сложностью даже на фоне организационной сложности поэтического слова как такового. Автор «Онегина» максимизирует тенденцию поэзии к сложности. Он многократно увеличивает эту сложность и получает удивительный результат: «Евгений Онегин» становится «энциклопедией жизни», а А. С. Пушкин, по справедливой оценке Киреевского, — «поэтом действительности». 
Функция смыслообразования — это творческая функция. Механизмы творческой работы текста раскрываются Ю. М. Лотманом в ряде статей. Так, в работе «Риторика» исследователь выделяет два типа смысловых генераторов, которые присутствуют в любом достаточно сложном тексте*. Один из этих генераторов имеет дискретную природу. Текст здесь вторичен по отношению к знаку, который имеет условный характер. Поэтому единица смысла в этом случае — именно знак, текст же отчетливо распадается на знаки и представляет собой как бы линейную цепочку знаков. Второй тип генератора характеризуется континуальностью. В данном случае сам текст первичен, является неразложимым целым. То есть он является знаком или изоморфен ему. Знак же имеет изобразительную природу. Наиболее характерные тексты в данном случае — тексты искусства, например музыки, театра или балета, а также тексты повседневного поведения. 
 
Между дискретными и континуальными языками невозможно осуществить точный перевод по причине их принципиально различного устройства. Результат напряжения между языками этих двух типов — это приблизительная, условно-адекватная эквивалентность. Она же является богатейшим источником новых смыслов. 
 
Таким образом, текст, осуществляющий функцию порождения новых смыслов, отличается полиструктурностью, многоязычностью, внутренней неоднородностью. В пространстве текста в процессе коммуникации имеет место конфликтное напряжение между двумя абсолютно различными группами кодов. Результат взаимодействия этих асимметричных кодов — их синтез, представляющий собой новый текст.

В принципиальной асимметричности  смыслообразующих механизмов текста Ю. М. Лотман усматривает глубинную аналогию между творческой деятельностью личности и функционированием больших полушарий головного мозга человека. Личность же человека в этой связи становится возможным уподобить тексту высокой сложности с выстроенной иерархией индивидуализированных кодов. Поэтому текст в процессе коммуникации благодаря смыслообразующей способности ведет себя подобно личности,т. е. выступает активным участником общения. Ю. М. Лотман идет дальше и в статье «Мозг — текст — культура — искусственный интеллект» говорит о трех классах интеллектуальных объектов: естественном сознании отдельного человека, тексте как смыслопорождающем устройстве и культуре как коллективном интеллекте. 
 
Необходимо отметить, что любой текст выполняет, или потенциально способен выполнять, не одну, а несколько функций. Но различные тексты обычно ориентированы преимущественно на выполнение какой-то определенной роли. В этом случае данная функция не вытесняет другие, что невозможно, а доминирует над ними. Способность текста адекватно передавать информацию обеспечивает стабильность существования культуры как целого. Смыслообразующая функция текста является механизмом ее развития, обеспечивает преемственность культурных традиций, общение различных культур. В итоге вся совокупность текстов культуры образует собой своеобразную ось, на одном конце которой — искусственные языки и метаязыки; в центре — тексты на естественных языках; на другом конце — художественные тексты, тексты искусства

Наконец, третья функция текста —  функция памяти*. Текст не только генератор новых смыслов, но и  конденсатор культурной памяти. Более  того, текст в первую очередь наиболее сложные его образцы, обладает способностью сохранять память о своих контекстах. Если бы этой способности не было, текст  оставался бы в сознании воспринимающего  сознания только самим собой, и прошлое  представлялось бы нам мозаикой несвязных  отрывков. Но для воспринимающего  текст — всегда часть реконструируемого  целостного значения. В сознании современного читателя шекспировский «Гамлет» —  это не только само произведение, но и дополнительное его измерение, воплощенное в театральных постановках  и экранизациях, о которых известно читателю. Сумма контекстов, в которых  определенный текст приобретает осмысленность и которые определенным образом заложены в его смысловом потенциале, может быть названа памятью текста. Это создаваемое текстом вокруг себя смысловое пространство, семиосфера, которая является подвижным образованием, меняющимся в зависимости от того, какие культурные коды актуальны на данном историческом этапе. 
 
Взаимодействие текста с культурной традицией актуализирует его смысл в рамках некоторого инварианта, позволяющего говорить, что текст в контексте новой эпохи сохраняет при всей вариативности истолкований идентичность самому себе. Особенно ярким примером творческой способности памяти является память искусства. Сложность и принципиальная многозначность художественного произведения создают каждый раз предпосылки для нового его восприятия.

 
Сказанное позволяет заключить, что  память текста не является пассивным  хранилищем, а составляет часть его  смыслообразующего механизма. Ю. М. Лотман неоднократно использовал в отношении (художественного) текста изречение Гераклита Эфесского: «Психее присущ самовозрастающий логос». В свете подхода к рассмотрению текста с точки зрения выполняемых им функций, подобное изречение не принадлежит лишь к красотам слога, а адекватно передает истинный масштаб понятия «текст» и его огромные потенциальные возможности. [1]

Функции текста в концепции В. Хайнеманна и Д. Фивегера

Некоторые авторы предпочитают рассматривать функции текста применительно  к проблеме типологии текстов. В  этой связи обращает на себя внимание концепция В. Хайнеманна и Д. Фивегера, в которой текстовые функции оказываются первым звеном в многоуровневой системе знаний коммуникантов о характерных чертах отдельных типов текстов .

При определении перечня  текстовых функций решающим обстоятельством  для немецких авторов оказывается  от-вет на вопрос, какие последствия может повлечь за собой применение того или иного текста в акте коммуникации (интеракции). С их помощью автор текста может:

— психически разгрузить себя (функция самовыражения, "sich ausdrucken1');

—  установить или поддержать контакт с партнерами (контактная функция, "kontaktieren");

— получить от партнеров  или сообщить им какую-либо информацию (функция информирования, "informieren");

— побудить партнеров что-либо сделать (функция управления, регуляции, "steuern").

Эти четыре первичные функции  обеспечения коммуникации находятся  в тесной взаимосвязи друг с другом: регулирующие тексты одновременно могут  передавать информацию, информирующие  тексты предполагают наличие контакта между партнерами, а для установления или поддержания контакта необходима как минимум способность партнеров  по коммуникации к самовыражению.

С помощью текстов может  достигаться также эстетическое воздействие на партнеров. Эту функцию В. Хайнеманн и Д. Фивегер называют эстетической и ее особое положение видят в том, что автор текста, обладающего эстети- ческой функцией, создает с его помощью «мнимую реальность» (eine fiktive Realitat). Таким образом, если четыре первых функции обращены к реальному миру, то последняя, пятая, функция обслуживает мнимый мир.

Классификация текстовых  функций К. Бринкера

В своем подходе К. Бринкер опирается на классификацию Дж. Серля и выделяет следующие основные функции текста: 1) информативную 2) апеллятивную 3) функцию возложения 4)контактную 5) декларативную . Рассмотрим эти функции подробнее.

Информативная функция: отправитель дает понять реципиенту, что хочет сообщить (передать) ему новое знание, проинформировать его о чем-либо. Перформативные глаголы informieren (информировать), mitteilen (сообщать), benach-richtigen (уведомить) и т. п. прямо передают содержание данной функции. Основной смысл информативной функции заключается в следующей формуле: Ich (der Emittent) infor-miere dich (den Re2ipienten) iiber den Sachverhalt X (Text-inhalt) — «Я (отправитель) информирую тебя (реципиента) о положении дел X (содержание текста)». Степень уверенности автора в истинности информации передается при помощи модальных глаголов, модальных слов или других языковых средств. Наиболее явно информативная функция представлена в газетных, радио- и телевизионных новостях, различного рода описаниях, медицинских заключениях и т. п.

Апеллятивная функция: отправитель дает понять реципиенту, что он хочет побудить его занять определенную позицию по отношению к предмету (воздействие на мнение) и / или совершить определенное действие (воздействие на поведение). К перформативным глаголам, прямо называющим виды словесного воздействия на реципиента, относятся следующие глаголы: auffordem (побуждать), befehlen (приказывать), raten (советовать), empfehlen (рекомендовать) и др. Главное содержание апеллятивной функции передает формула Ich (der Emittent) fordere dich (den Rezipienten) auf, die Einstellung (Meinung) X zu ubernehmen / die Hand-lung X zu vollziehen — «Я (отправитель) призываю тебя (реципиента) занять позицию (принять точку зрения) X / совершить действие X». Апеллятивная функция характерна для рекламных текстов, политических комментариев, инструкций, рецептов и т. п.

Функция возложения (принятия на себя) обязанностей: отправитель дает понять реципиенту, что обязуется совершить по отношению к нему определенное действие. Эту функцию передают такие перформативные глаголы, как ver-sprechen (обещать), sich verpflichten (обязаться), schworen (клясться), garantieren (гарантировать) и др. Основное содержание функции возложения обязанностей заключено в формуле: Ich (der Emittent) verpflichte mich (dem Rezipienten gegeniiber), die Handlung X zu tun — «Я (отправитель) обязуюсь (по отношению к реципиенту) выполнить действие X». Данная функция находит свое воплощение в договорах, (письменных) соглашениях, гарантийных письмах, клятвах и т. п.

Контактная функция: отправитель дает понять реципиенту, что в данном случае речь идет о личных отношениях (в особенности об установлении и поддержании личных контактов). Функцию человеческого контакта передают следующие перформативные глаголы: danken (благодарить), ит Entschuldigung bitten (просить извинения), gratulieren (поздравлять), bedauern (сожалеть) и т. п. Примером текста с явно выраженной контактной функцией может быть открытка следующего содержания: Uber die Gltickwunsche und Auf-merksamkeiten zu unserer Verlobung haben wir uns sehr gefreut und danken Ihnen herzlich dafiir 'Мы очень рады Вашему вниманию и сердечно благодарим Вас за поздравления по случаю нашей помолвки*. Контактная функция находит свое выражение в поздравительных открытках, соболезнованиях и т. п.

Декларативная функция: отправитель дает понять реципиенту, что данный текст создает новую реальность, что (успешное) произнесение текста означает установление определенного положения дел.

Список литературы

1. Юрий  Михайлович Лотман / Под. ред. В.К. Кантора. - М.: РОССПЭН, 2009, с. 294-309
2. Электронный источник [www.zskspb.ru]– «Лингвистика. Тенденции лингвистического анализа.», Функции текста