Загальні підходи щодо феномену сили в ТМВ

Загальні  підходи щодо феномену сили в ТМВ.  

        Незважаючи на те, що 1) сила здавна активно використовується як засіб у міжнародних відносинах і 2) з силою пов'язана проблема війни і миру як одна з центральних  проблем міжнародних відносин, немає  повної ясності відносно змісту поняття  сили. Найчастіше під силою мають  на увазі здатність міжнародного актора нав'язати свою волю і тим  самим вплинути на характер міжнародних  відносин у власних інтересах.

        З кінця 40-х рр. у  ТMB набули поширення два підходи  до розуміння сили -- атрибутивний і  біхевіоріальний (біхевіористський), до яких пізніше додався третій -- структуралістський.

        Атрибутивний підхід характерний для представників  політичного реалізму. Вони розглядають  силу міжнародного актора, насамперед держави, як щось властиве йому з самого початку, як його невід'ємну властивість. Звідси, Г. Моргентау розглядає міжнародну політику як політику сили. При цьому  він не проводить різниці між  силою, могутністю, владою і впливом, виражаючи все це одним терміном "power". Він виступає для нього  як узагальнена характеристика для  позначення цілі та засобу політики держави  на світовій арені. Г. Моргентау виділяє  наступні елементи сили: воєнні ресурси, промисловий потенціал, природні ресурси, геостратегічні переваги, чисельність  населення, культурні характеристики (національний характер), національна  мораль, якість дипломатії і державного керівництва.

        Другий підхід -- біхевіористський -- пов'язує силу з поведінкою міжнародного актора, його взаємодіями на, світовій арені. На такий підхід, наприклад, звертають  увагу російські дослідники на чолі з академіком Е, Поздняковим у  збірнику "Баланс сил в мировой  политике: теория и практика" (М.,1993. -- С. 11).

        Однак останнім часом  великою популярністю користується структуралістський підхід до розуміння  сили, його предтечею можна вважати  відомого французького соціолога Р. Арона. Він розглядав силу лише як один із елементів державної могутності. В цьому випадку могутність ґрунтується  на використанні сили, в тому числі  й для здійснення ефективної зовнішньої політики. Могутність міжнародного актора - це здатність нав'язати свою волю іншим, вона виражає соціальні відносини. Тим самим уже Р. Арон поставив силу в залежність від характеру  і природи широкого комплексу  зв'язків і взаємодій між державами. Основи такого підходу, який одержав  назву структуралістського, виходили з теорії взаємозалежності та набули поширення в 70-і рр.

        Теоретики взаємозалежності (наприклад, Р. Коохейн і Дж. Най) звернули увагу на перерозподіл сили у взаємодії  міжнародних акторів, на переміщення  основного суперництва між ними з воєнної сфери у сфери  економіки, фінансів тощо та на збільшення у зв'язку з цим можливостей  малих держав і недержавних суб'єктів  міжнародних відносин. Отже, великий  внесок школи взаємозалежності полягає  в тому, що вона показала неправомочність  зведення феномену сили тільки до її воєнного компоненту. Він витісняється іншими елементами сили, в першу чергу  такими, які належать до сфери економіки, фінансів, нових технологій і культури, Водночас слід визнати поспішність  положень представників цієї школи  про відмирання ролі воєнної сили у відстоюванні міжнародними акторами своїх інтересів (збройний конфлікт у районі Перської затоки, війна  Росії на Кавказі, дії НАТО в Югославії  з весни 1999 р.).

        У зв'язку з цим  прихильники структуралістського  розуміння сили, спираючись на позитивні  здобутки політичних реалістів і  особливо теоретиків взаємозалежності, запропонували в сучасних умовах поняття "структурна сила". Під  структурною силою треба розуміти здатність міжнародних акторів  забезпечити чотири соціальні потреби, які знаходяться в основі сучасної економіки: безпеку (в т.ч. оборонну могутність), знання, виробництво і  фінанси. Французькі соціологи міжнародних  відносин Б. Баді та М.-К. Смуц особливо виділяють такий елемент структурної  сили як технологія. Технологічна могутність є не просто продовженням економічної  і торгової сили, але й відіграє самостійну роль у системі засобів  міжнародних акторів. Вона знаходиться  в основі трьох вирішальних для  сучасної міжнародної діяльності феноменів: автономії рішення актора у воєнній  сфері, його політичного впливу, а  також культурної привабливості.

     Таким чином, цілі та засоби в глибинними взаємозалежними категоріями ТMB, які мають як стійкі елементи, так  і збагачуються новими компонентами, пов'язаними з виникненням нових  явищ у системі міжнародних відносин. Однак у будь-якому випадку  головні цілі міжнародних акторів  пов'язані із забезпеченням національних інтересів і безпеки, чому повинні  служити й відповідні засоби, в  т.ч. структурна сила. 

   Особливості силової політики в сучасних міжнародних  відносинах.  

        Сила и насилие  издревле являются наиболее распространен­ными и решающими в арсенале средств  международных акто­ров. С понятием силы связана одна из центральных  проблем меж­дународных отношений  — проблема войны и мира.

        В самом общем  виде под силой понимают способность  меж­дународного актора навязать свою волю и тем самым повлиять на характер международных отношений в собственных  интересах.

        Примерно с конца 40-х годов наиболее распространенными  в науке о международных отношениях стали два подхода к понима­нию силы — атрибутивный и поведенческий (бихевиоралъныи). Первый рассматривает силу международного актора (прежде все­го — государства) как нечто присущее ему изначально, как его неотъемлемое свойство. Второй связывает силу с поведением меж­дународного актора, его взаимодействиями на мировой арене.

        Атрибутивный подход характерен для политического реализ­ма. С точки зрения Г. Моргентау, международная  политика, как и любая другая, есть политика силы. Моргентау не делает разли­чий между силой, мощью, властью  и влиянием, выражая все это  одним термином «power», который выступает  для него как обоб­щенная характеристика, обозначающая цель и средство полити­ки  государства на мировой арене. Представляя  собой способность государства  контролировать действия других государств, между­народная политика имеет три  основных источника и соответствен­но  преследует три основных цели: стремление к выгоде; опасе­ние понести ущерб  или оказаться в невыгодном положении; ува­жение к людям и институтам. Р. Арон делает предме­том своего анализа  не только различия между силой и  влиянием, но также между силой  и мощью, мощью и властью, соотношени­ем  сил и властными отношениями. Общее меж­ду ними он усматривает  в том, что сила и мощь в международных  отношениях, как и власть во внутриобщественных отношениях, зависят от ресурсов и  связаны с насилием. Являясь привержен­цем  веберовского подхода, Р. Арон исходит  из того, что феномен власти включает три элемента: территорию, монополию  на леги-тимное физическое насилие  и институты. В международных  от­ношениях, которые отличаются отсутствием  монополии на легитимное насилие  и слабой ролью институтов в урегулировании споров, свойственные для власти отношения  командования и авторитета часто  проявляются как прямое принуждение  или уг­роза насилия. Здесь основная цель — не контроль над админис­тративными или институциональными механизмами, позволяю­щими осуществлять политическое и социальное влияние, а реа­лизация  «вечных целей государства», которыми являются его бе­зопасность, сила и  слава.

        Власть тесно связана  с мощью и силой государства. Однако их нельзя смешивать. Власть —  понятие внутриполитическое, тогда  как мощь относится к внешнеполитической характеристике го­сударства. Ориентация власти на внешнеполитические цели —  свидетельство завоевательной политики. Но власть суверена — будь то наследный  монарх или партийный лидер —  отличается от власти завоевателя: первый стремится выглядеть легитимным вы­разителем общества, соответствовать  его традициям и законам, второй же опирается (по крайней мере вначале) на откровенную силу. Таким образом, проявление властных отношений на меж­дународной арене связано с имперскими амбициями  и тенден­циями. Отличие силы от мощи, с точки зрения Р. Арона, состоит  в том, что мощь международного актора — это его способность навязать свою волю другим. Иначе говоря, мощь — это социаль­ное отношение. Сила же — это лишь один из элементов  мощи. Таким образом, различие между  ними — это различие между по­тенциалом государства, его вещными и людскими ресурсами, с одной стороны, и  человеческим отношением — с другой. Состав­ными элементами силы являются материальные, человеческие и моральные  ресурсы государства (потенциальная  сила), а также вооружения, армия (актуальная сила). Мощь — это использова­ние силы. Это способность повлиять не только на поведение, но и на чувства  другого. Важный фактор мощи — мобилизация  сил для эффективной внешней  политики. Следует отличать наступа­тельную  мощь (способность политической единицы  навязать свою волю другим) и оборонительную мощь (способность не дать на­вязать  себе волю других).

        В структуре государственной  мощи Р. Арон выделяет три ос­новных  элемента: 1) среда (пространство, занимаемое полити­ческими единицами); 2) материалы  и знания, находящиеся в их распоряжении, а также численность населения  и возможности превращения определенной его части в солдат; 3) способность  к коллективному действию (организация  армии, дисциплина бой­цов, качество гражданского и военного управления в военное  и в мирное время, солидарность граждан  перед лицом испытаний благополучием  или несчастьем). Лишь второй из этих элемен­тов, по его мнению, может  быть назван силой. При этом Р. Арон подвергает критике различные варианты структуры государствен­ной мощи, представленные в работах сторонников американской школы политического реализма (например таких, как Г. Морген-тау, Н. Спайкмен, Р. Штеймец). Он отмечает, что их взгляды  на структуру государственной мощи носят произвольный характер, не учитывают  происходящих в ней с течением времени измене­ний, не отвечают условиям полноты. Но главный недостаток ука­занных взглядов состоит, по его мнению, в  том, что они пред­ставляют мощь как измеримое явление, которое  можно «взвесить на весах». Если бы это было так, подчеркивает Р. Арон, то любая война стала бы невозможной, т.к. ее результат был бы всем из­вестен  заранее. Можно измерить силу государства, которая пред­ставляет собой  его мускулы и вес. Но как мускулы  и вес борца ничего не значат без  его нервного импульса, решительности, изо­бретательности, так и сила государства  ничего не значит без его мощи. О  мощи того или иного государства  можно судить лишь весьма условно, через  ссылку на его силы, которые, в отличие  от мощи, поддаются оценке (правда, только приблизительной). Государство, слабое с точки зрения наличных сил, может  успешно противостоять гораздо  более сильному противнику: так вьетнам­цы в отсутствие таких элементов  силы, как развитая промышлен­ность, необходимое количество различных  видов вооружений и т.п., нашли такие методы ведения войны, которые не позволили американцам добиться победы над ними.

        Несмотря на то, что  ему не удалось это полностью, заслугой Р. Арона явилось стремление преодолеть недостатки атрибутив­ного понимания силы. При этом он не останавливается  и на би-хевиоральном понимании, связывающем  ее с целями и поведе­нием государств на международной арене. Р. Арон идет дальше, пытаясь обосновать содержание мощи как человеческого (соци­ального) отношения. Можно сказать, что в  определенной мере он сумел предвосхитить  некоторые аспекты более позднего — структуралистского подхода к пониманию силы.

        Основы этого подхода  были заложены уже сторонниками те­ории  взаимозависимости, получившими широкое  распростране­ние в 70-е годы. Р. Коохейн, Дж. Най и другие представители  этой теории предприняли попытку  поставить силу в зависимость  от характера и природы широкого комплекса связей и взаимо­действий  между государствами. Теоретики  взаимозависимости обратили внимание на перераспределение силы во взаимодейст­вии  международных акторов, на перемещение  основного сопер­ничества между  ними из военной сферы в сферы  экономики, финансов и т.п. и на увеличение в этой связи возможностей ма­лых государств и частных субъектов  международных отношений (см.: 11). При этом подчеркивается различие степеней уязвимос­ти одного и того же государства в различных функциональных сферах (подсистемах) международных отношений. В каждой из таких сфер (например, военная безопасность, энергетика, фи­нансовые трансферты, технология, сырье, морские ресурсы и т.п.) устанавливаются свои «правила игры», своя особая иерархия. Го­сударство, сильное в какой-либо одной или даже нескольких из этих сфер (например, военной, демографической, геополитичес­кой), может оказаться слабым в других (экономика, энергетика, торговля). Поэтому оценка действительной силы предполагает учет не только его преимуществ, но и сфер его уязвимости.

        Так, например, было установлено, что существует корреля­ция  между структурой внешней торговли того или иного государ­ства и  его влиянием на мировой арене. В  этом отношении пока­зателен пример американо-японских отношений, свидетельству­ющий о том, что в современных условиях межгосударственного соперничества  на смену территориальным завоеваниям  приходит дающее гораздо больше преимуществ  завоевание рынков. За пе­риод с 1958 по 1989 гг. рост японского внешнеторгового  экспорта составил 167%, что выглядит весьма впечатляюще по сравнению  с 7% роста, которых добились в этой области за тот же период США. Важно, однако, то, что более 30% внешнеторговых опера­ций Японии по-прежнему выпадает на долю США, что делает ее в двусторонних отношениях более уязвимой, чем ее американс­кий партнер (16).

        Таким образом, крупный  вклад школы взаимозависимости  состоит в том, что она показывает несостоятельность сведения феномена силы к ее военному компоненту, привлекает внимание к его вытеснению другими  элементами данного феномена, и пре­жде  всего такими, которые относятся  к сфере экономики, фи­нансов, новых  технологий и культуры. Вместе с  тем следует при­знать, что некоторые  выводы и положения указанной  школы оказались явно преждевременными. Это касается прежде всего вывода об отмирании роли военной силы в  отстаивании между­народными акторами своих интересов, стремления представить  ее не отвечающей реалиям XX века, и, соответственно, приниже­ния методологического  значения категории «сила» для анализа  международных отношений. Ошибочность  подобных позиций стала очевидной  уже в 80-е годы в свете резко  обострившейся международной обстановки. Последующие события — развал СССР и мировой социалистической системы, вооруженный кон­фликт 1991 года в зоне Персидского залива, как и вооруженные конфликты  на территории бывшего Советского Союза  — пока­зывают, что отказываться от понятия силы в изучении межгосу­дарственных  взаимодействий и, следовательно, от традиций по­литического реализма пока не приходится. Другое дело, что эти традиции должны быть переосмыслены с учетом новых  реалий и достижений других теоретических  направлений, освобождены от односторонностей и абсолютизаций. Попытка такого переосмыс­ления и была предпринята  сторонниками структуралистского по­нимания силы.