Эпоха просвещения

Философия эпохи  Просвещения 

  

  
 

 Возрождение

 Ни об одной  культуре вплоть до Нового  времени нельзя было сказать,  что стержнем и основой её  развития 

 был поиск индивидуальности, стремление уяснить и обосновать  независимое достоинство особого

 индивидуального  мнения, вкуса, дарования, образа  жизни, то есть самоценность отличия. Получив первые

 импульсы в  итальянском Возрождении, пройдя  череду сложных превращений в  XVII веке, лишь в конце эпохи 

 Просвещения эта  идея вполне сформировалась и  в прошлом столетии стала строить  себе дорогу на европейской

 почве, понемногу  утрачивая дерзкую непривычность. 

 Идея “индивидуальности” , как это ни кажется странным, была неизвестна всем традиционалистским

 обществам, включая  и греко-римскую Античность. Само  это слово “индивидуальность” , как и слово “личность” ,

 появилось каких-то  двести-триста лет назад. Специфическое  и революционизирующее представление  об

 индивидуальности, которое по необходимости не могло быть незнакомо любой культуре, поскольку отражало

 биосоциальную  данность.

 Эта фундаментальная  надысторическая данность заключена в том простом факте, что человечество состоит

 из людей... Из  этого фундаментального факта  делались следующие два принципиальных  вывода. Во-первых,

 утверждалось, что  человеческая природа подобно  природе всего живого неоднородна.  Как между телами 

 индивидов, между  их лицами, голосами, жестами нет  полного сходства, так и души  их, темпераменты, нравы и 

 склонности предстают похоже-непохожими. Пытались обозреть и упорядочить это разнообразие, относя каждого

 человека к  известной разновидности и разряду.  Тем самым удавалось не оставить  никого единственным в своём 

 роде и объяснить своеобразие, сводя его к общему.

 Во-вторых, разумность  сознания, совести, сооплодотворённое идеей индивидуальности, понималось как

 знание (весть)  лишь в голове одного человека. И одновременно как продолжающиеся за пределами отдельных

 сознаний, перекатывающееся через них и словно бы уносящее их в своём вечном потоке. Однако всякая малая

 индивидная толика  мировой разумности считалась  больше всего целого, ибо вмещала  его в себя и порой пыталась 

 добавить к  нему ещё нечто - с собою.  Любая культура не могла не  задумываться над этой парадоксальностью 

 сознания, над  отношением к ней всеобщего  Духа и отъединённого частичного  существования. 

 В этих рамках  двигалось ренессансное мышление (сознание) от понятия “индивид”  к “индивидуальности” .

 “Индивид” - слово,  которое изначально определяет  одного человека через его  несамостоятельность, через

 его удел, производность.  Существование карпускул человечества создавало проблему для сознания людей, чья

 жизнь была  неотделима от рода, общины, конфессии,  корпорации и чья духовность  нуждалась в абсолютной точке 

 отсчёта. Индивидность существования была очевидностью, но очевидностью пугающей! От мнимой психической

 атомарности,  от поверхности вещей мысль  упорно сворачивала к тому, что  отдельный человек подлинен лишь 

 постольку, поскольку  поставлен в общий ряд и  даже в конечном счёте сливается с мировым субстанциональным

 началом. В  этом плане истинно и единственно  индивиден лишь живой Космос или Бог.

 При всех подробностях  европейских (античных или иудеохристианских) социокультурных моделей,

 оказавшихся столь существенными на переходе к Носому времени, когда региональные своеобразия были

 исторически востребованы, использованы и когда впервые  возникли понятия “Восток” и  “Запад” - До тех пор 

 отдельность “Я”  или оценивалась отрицательно, или,  во всяком случае, “Я” никак  не воспринималось само по  себе,

 но лишь в  контексте некой причастности. Социальная  и метафизическая общность - вот  альфа и омега 

 характеристики  каждого индивида. Из неё, абсолютной  и авторитарной инстанции, выводилось  и к ней 

 возвращалось  всякое выделение из толпы.  Это не означает, будто никто  не выделялся. Напротив, превосходство 

 поощрялось. Достаточно  вспомнить об олимпийских лаврах, об “агоне” , сплошной состязательности у древних

 эллионов, о римских “триумфах” и прочих почестях выдающихся граждан. В этой связи приходят на память

 средневековые  воинские, а позже, и поэтические  турниры, наконец церковные жития и беатификации юродивые и

 святые.

 Выделенность античного героя, атлета, полководца или ритора, как и избранность средневекового

 праведника, есть  вместе с тем наибольшая степень  включённости, нормативности, максимальная воплощённость

 общепринятого  - определённая образцовость, то  есть нечто противоположное тому, что понимается под

 индивидуальностью  в эпоху Возрождения. 

 Понятия “индивидуальности”  и “личности” прорастали в  Новое время с известной синхронностью,  только в

 обиходе смешиваясь, словно синонимы. Являясь культурными, социальными, логическими проекциями

 радикально изменившегося  отношения между индивидом и  обществом, индивидом и миром,  эти понятия во

 многом родственны, но в целом, в сущности своей они различны.

 В идее индивидуальности  наиболее непосредственно выражала  себя относящаяся к отдельному человеку

 новая экономическая  и политическая реальность европейской  истории. Содержание категории 

 “индивидуальность” , обнимающее все сферы жизни, от государства до бытового разнообразия, оплодотворяется

 пафосом единственности и оригинальности каждого индивида, прямо сопряжено с утверждающимся в это время

 принципом индивидуальной  свободы. 

 Разрабатываемый  в эту эпоху идеал социальности - это модель индивида, а не  общества, это образ 

 чувствительной  реальности, пронизанной высшим  мировым смыслом, это сквозная  идея комизации

(“универсализации” ) человека и окультуривания всего земного бытия, в центре которого он стоит. Со временем,

 когда ход истории  обнаружил, что, исходя только  из самодеятельности индивидуального  человека, из его

 внутренних возможностей  и доблести, нельзя построить  счастливое существование, тогда  - к середине XVI века -

 ренессансный  идеал социальности начал превращаться  в утопию, в нечто себе противоположное. 

 Французское просвещение

 Проблема человека  занимает одно из центральных  мест в философии французского  Просвещения. Решалась 

 она преимущественно  с позиций открытого материализма (Ламетри, Дидро, Гельвеций, Гольбах) или же с

 позиций деизма, точнее деистской формы материалистической  философии (Вольтер, Руссо) .

 Свое понимание  человека французские материалисты  противопоставляли религиозно-философской

 антропологии, решительно  отвергали дуалистическую трактовку  природы человека как сочетания  телесной,

 материальной  субстанции и нематериальной, бессмертной  души. Что касается философов-деистов,  то Руссо, 

 например, допускал  бессмертие души и загробное  воздаяние, тогда как Вольтер  отрицал, что душа бессмертна, а по

 поводу того, возможна  ли "божественная справедливость" в загробной жизни, предпочитал  хранить 

"благоговейное  молчание".

 В истолковании  человеческой природы Вольтер  выступил противником Паскаля,  отвергая не только его 

 дуализм, но  и главную мысль философа, что  человек - одно из наиболее  слабых и ничтожных существ в природе,

 своего рода "мыслящий  тростник". Люди не так жалки  и не так злы, как полагал  Паскаль, подчеркивает Вольтер. 

 Идее же Паскаля  об одиночестве и заброшенности  людей он противопоставляет свой  тезис о человеке как 

 общественном  существе, стремящемся к образованию "культурных сообществ". Не приемлет Вольтер и

 паскалевское осуждение человеческих страстей, эгоизма. "Любовь к себе", другие влечения и страсти являются,

 согласно Вольтеру, первопричиной всех человеческих  деяний, тем импульсом, который  объединяет людей, 

 приводит к  образованию процветающих городов  и великих государств.

 Стремление к  последовательно материалистическому  решению проблемы человека получило  яркое 

 выражение в  сочинениях Ламетри, Дидро и Гельвеция, извлечения из которых публикуются в настоящем издании.

 Лейтмотивом их  философской антропологии является  положение о материальном единстве  человека, теснейшей 

 зависимости "способностей  души", всех психических процессов,  начиная с ощущения и кончая  мышлением, от

 нервной системы  и мозга, от состояний "телесной  субстанции". В соответствии с  такой точкой зрения смерть  тела 

 рассматривалась  как причина прекращения всей  психической деятельности человека, как естественное и

 закономерное  завершение земной жизни, единственно  возможной и реальной.

 Материалистическое  решение психофизической проблемы, отвергавшее теологический спиритуализм  и 

 религиозно-философский  дуализм, отличалось вместе с  тем механицизмом. Более всего  он выступает в сочинении 

 Ламетри "Человек- машина". Однако механицизм французских материалистов не следует трактовать буквально,

 упрощать их  воззрения на человека. Последний  понимался не как обычный механизм  или машина, а как 

 инструмент природы,  наделенный способностью ощущать,  чувствовать и мыслить. Поэтому  особый интерес 

 проявляли философы-материалисты  к физиологии, к изучению нервной  системы и мозга как материального 

 субстрата психики. 

 В еще большей  степени, чем Вольтер, французские  материалисты подчеркивали чувственно-

 эмоциональную  природу человека, роль личного  интереса в деятельности людей.  Особенно характерно это для

 Гельвеция. "Чувственные  впечатления, себялюбие, наслаждение  и правильно понятый личный  интерес, - писал 

 Маркс о Гельвеции, - составляют основу всей морали. Но было бы ошибкой считать,  что человек Гельвеция - это 

 закоренелый эгоист  и себялюбец. Ведь речь шла  у него о "правильно понятом  личном интересе", который 

 предполагает  разумное сочетание интереса  отдельной личности, или "частного  интереса", с интересом общества,

 или "общественным  интересом". Подобный "разумный  эгоизм" вовсе не исключал стремления  человека к "общему 

 благу", к "общественному  счастью". Таким образом, "эгоистическая  мораль" французских материалистов  XVIII в., как 

 нередко ее  именуют, не только не была  чужда. общечеловеческим нравственным ценностям, а напротив,