«Петербург» А. Белого как символистский роман

     А.Белый  хочет установить и новую (соответственно «второму Пушкину») меру гармонии, цельности, мыслимой в категориях Апокалипсиса, космизма. Мировой Души. Так, в статье «Апокалипсис в русской поэзии» А.Белый пишет: «Пушкинской цельности не хватает истинной глубины: эта цельность должна раздробиться... элементы ее должны быть перегруппированы в новое единство... Неорганизованный хаос - только он есть тело организующего начала. Пушкинская школа должна поэтому приблизиться к хаосу, сорвать с него покрывало и преодолеть его». Такое эсхатологическое понимание миссии Пушкина и его творчества выводило к проблемам философии истории и культуры: смена эпох и идеологий, власти и анархии, государства и индивидуума, героя (царя) и жертвы (маленького человека).

     Оригинальность  подхода А.Белого к пушкинской поэме  состоит в прямой реализации пушкинской метафоры об эсхатологическом явлении  героя поэмы в предреволюционную Россию, спустя почти 80 лет после написания поэмы. Предпочтя в романе «Петербург» художественное исследование проблемы исторического самоопределения России теоретическому. А.Белый таким образом сводил воедино как минимум 3 задачи:

     1) углубление исторической проблематики до историософской и религиозной;  
2) углубление литературной (творческой) проблематики до мифологической и культурологической;  
3) углубление «пушкинской» (в трактовке Мережковского и Белого) проблематики до сотворчества с Пушкиным и его произведениями.

     В итоге роман А.Белого, особенно в  контексте задуманной трилогии «Восток  или Запад», во-первых, полемически  возобновлял давний спор славянофилов и западников о возможном «3-м», особом пути России в мировой истории; во-вторых, заявлял о создании нового литературного жанра - символистского романа с особой поэтикой «петербургского текста», включающего в себя весь XIX век русской литературы; в-третьих, реально, практически, конкретно воплощал тезис А.Белого-теоретика о примате творчества над познанием, художественного произведения над трактатом, образно-символических обобщений над схематизмом (неполнотой) рефлексии.

     В целом поэтика А.Белого в романе «Петербург» формировалась. в полном соответствии с его мыслью о качественно  новой цельности, рождающейся из раздробленной пушкинской цельности путем «перегруппировки» его «элементов». При этом иерархический принцип организации художественного произведения - идея и ее воплощение, мысль и «плоть», форма и содержание трансформировался в принцип равноправия уподоблений и соответствий. В результате преобразования произведения из единства формы и содержания в «направленный» хаос «формосодержания», любой элемент текста мог выступать потенциально то как форма (образ), то как содержание (идея), то как условность (аллегория), то как реализованная метафора (феномен оживления, «фантастика»). В таком мифическом - и мифологическом - оживлении косной материи суть символизации и символа - категории максимально расширяющей картину мира и ретроспективно (в прошлое, пространство культуры), и перспективно (в будущее, в пространство религии).

     Но  если в пределе теории символистское  мировоззрение теургично (магично) и пансимволично (всеобщее тождество  живого и неживого), то «практика», художественное произведение требует от писателя творца определенного возврата к необходимости структурирования художественного материала, «текста», в произведение, «хаоса» - в жанровую и смысловую целостность. Это и происходит в произведениях А.Белого, но уже на иной, чем прежде, основе. Так, исследователи «Петербурга», и в частности Л.Силард, говорят о «дополнительном структурировании» в символистской прозе: лейтмотивизации, ритмизации, «трансформации сказа», перевернутости субъектно-объектных отношений. На наш взгляд, тем основным принципом организаций текста в «Петербурге», который объединяет эти и другие составляющие (становясь, таким образом, универсальным), является принцип триадности, или ТРОИЧНОСТИ.

     Прежде  всего троичность продуцирует сама категория символа, сущностно определяемая как триадность, что подтверждается не только работами А.Белого. С другой стороны, символистская триадность мотивируется религиозно, с точки зрения христианской догматики о триипостасности Божественной Троицы, а также историософски (диалектическая триада Гегеля «тезис - антитезис - синтез») и магически (воздействие подобного на подобное при участии мага, теурга) .

     Сам А.Белый подтверждает, развивает, усиливает  найденный принцип историософски, когда исследует идею «3-го» пути России, являющегося синтезом «западного» и «восточного». И, наконец, собственно «романно», художественно, при изображении традиционной для романа любовной коллизии - «любовного треугольника» между Николаем Аблеуховым и Лихутиными. Оживление Медного Всадника - Петра I в «Петербурге», таким образом, призвано и «оживить» эту триадно-символистскую проблематику, подчеркнуть, наглядно представить ее (что, кстати, было актуально в эпоху кризиса символизма) и в то же время апокалипсически развязать сюжетно-образный (триадно продуцированный) узел романа. Неслучайно именно оживающая в мыслях Александра Дудкина - аналога Евгения в романе А.Белого, статуя Медного Всадника дает ему откровение о судьбах страны: «Раз взлетев на дыбы и глазами меряя воздух, медный конь копыт не опустит: прыжок над историей будет», и «судьбах людских»: «можно было сказать, что будет, можно было узнать», чему никогда не бывать: так все стало ясно».

     Медный  Всадник в романе «Петербург» - это  эмблема, символ Петра I, который вершит судьбы не только всемирно-исторические, но и частные, людские. Это не просто исторический деятель, но, по А.Белому, и воплощение Высшей Силы, он маг, «бог», теург. как утверждает А.Белый, символ, знак города, призванный слить воедино «западное» и «восточное» в нечто «3-е». Однако это «3-е», как показано в романе, становится не синтезом, а наоборот, местом разрыва, «бездной», окном не в Европу, а в «4-е пространство» - обиталище демонических сил, откуда являются чудовищные Енфраншиши и Липпанченко. У А.Белого - это окно в иные миры, средство символизации, раздробления, хаоса, который одновременно является и преддверием гармонии. Сумасшествие Евгения в романе А.Белого предстает священным, мистериальным, так как именно Дудкин («alter ego» Евгения) понимает, что необходимо убить не Аполлона Аполлоновича Аблеухова - сенатора, оплот самодержавия, а Липпанченко - оплот нигилизма и революционного терроризма, альтер эго демонического Енфраншиша, пришельца из «4-го пространства». Тем самым Дудкин - «Евгений» кладет конец интригам Липпанченко, который через сыщика подстрекает Аблеухова-младшего убить своего отца, а через адюльтер с Софьей Лихутиной ввергнуть в бездну сладострастия. В итоге функционально Дудкин, после убийства «гадины нигилизма», отождествляется с Медным Всадником, хотя А.Белый усложняет амбивалентность, превращая концептуальную серьезность финала - убийство, в трагифарсовый шарж, парадокс: «скульптурная» поза Дудкина верхом на убитом Липпанченко. 

     Список  литературы:

1. Яранцев В.Н. Интертекстуальная проблематика символистского текста. «Медный Всадник» А.С. Пушкина и «Петербург» А. Белого // Сибирская пушкинистика сегодня: Сборник научных статей. - Новосибирск, 2000.
2. Яранцев В.Н. Структура Идеального пространства в романе А. Белого «Петербург» // Гуманитарные науки в Сибири. - Новосибирск, 1997, № 4.
3. Долгополов Л. К. Творческая история и историко-литературное значение романа А. Белого "Петербург" // А. Белый. Петербург. – Санкт-Петербург, 1999.