Мирабо

Автор работы: Пользователь скрыл имя, 16 Января 2012 в 09:02, реферат

Описание

История человечества знает даты, высоко поднятые над чередой не только лет, но и столетий, даты, которыми отмечены битвы народов за свободу.
Одной из них является Великая английская революция середины XVII века.
Это был поистине героический период в истории английского народа, обогатившего своим революционным творчеством сокровищницу всемирно – исторического опыта освободительной борьбы. Из этой сокровищницы революционной мысли и революционного действия черпали исторические уроки социальные и политические мыслители последующих времён, причём не, только в Англии, но и далеко за её пределами.
Именно поэтому данная тема является актуальной, первая социальная революция европейского масштаба, провозгласила политические принципы нового, буржуазного общества, шедшего на смену феодальному старому порядку.






МИРАБО, КАК ПРЕДСТАВИТЕЛЬ БУРЖУАЗИИ
ГЛАВА I. БУРЖУАЗНАЯ МОДЕЛЬ ЖУРНАЛИСТИКИ
Ценным в журналистике всегда было и есть объективно истинное знание, а это предполагает выявление всех исторических типов журналистики, расположение их в хронологическом порядке, в котором новейший тип и предстает как самый совершенный с точки зрения полноты социального содержания и технологических возможностей. В этом плане тип журналистики представляется в качестве определенной целостности, возникшей в результате взаимных отношений различных социально-политических сил исторического процесса, в котором отражаются и выражаются интересы того или иного социального слоя. "Отнесение конкретного журнала или газеты, программы ТВ или РВ к одному из исторических типов - результат высокого обобщения на основе "ядра" позиции и играемой в обществе роли, главной социальной направленности" (Е. П. Прохоров [1, с. 112]). В типологии журналистики, таким образом, за точку отсчета берется ее социальная укорененность, проявляющаяся в соответствии содержания ее текстов потребностям класса или социального слоя, то есть социально-политическим интересам. Согласно этому принципу выделяются: феодально-монархическая журналистика, отражающая интересы класса аристократов: дворян, помещиков, баронов, князей и других представителей аристократического сословия; религиозно-клерикальная, отражающая интересы церквей, которые то поддерживают светскую власть, то конкурируют с ней, испытывая с ее стороны давления, то сами претендуют на государственную власть; буржуазная, отражающая интересы крупного, среднего и мелкого бизнеса, и, наконец, социалистическая журналистика, возникшая в недрах буржуазного общества, как журналистика, призванная защищать интересы непосредственного производителя материальных и духовных благ: рабочих, крестьян, интеллигенции. Современные исследователи сегодня понимают относительность данной типологии с точки зрения ее количественной репрезентативности, поскольку грани между названными типами журналистики условны. Существует и религиозно-демократическая печать, в которой тесно переплетены буржуазные и религиозные ценностные идеалы, и религиозно социалистическая печать на базе национализма и на базе классового похода и т.п. Однако небольшое число типов журналистики означает лишь то, что в них "схвачены" сущности более высокого порядка, позволяющие познавать другие. Буржуазия, придя к власти, перестала принимать участие в организации производства, занявшись финансовыми спекуляциями. Рабочий класс, от осознания своей "гегемонии" не только не стал стремиться к повышению своей трудовой квалификации, но и то, что умел делать - разучился. Интеллигенция, как показывает современная ситуация, вместо социально-полезного труда в науке, образовании и культуре стала демонстрировать лишь свой все более убогий внутренний мир. Разумеется, что причина здесь не только в соприкосновении идеологии с государственной властью, но, как представляется, это один из немаловажных факторов. Принцип модельной классификации предполагает отражение в журналистских текстах ценностно-смысловых феноменов, порожденных историей и настоящей реальностью. За классифицируемыми текстами в этом случае стоит целостный субъект, где целостность обеспечивается его правополушарным мышлением, - жаждущий полноты жизни индивид, апеллирующий к символам культуры и не подвергающий их сомнению. В моделях, в данном случае, моделируются чувственно-образное восприятие мира людьми. Их может быть бесконечное множество, включая и индивидуальную культуру конкретного индивида. Каковы основания классификации социокультурных моделей журналистики у Корнилова? Как представляется, его принцип мультипликативно-сущностный, поскольку он позволяет понять журналистику в единстве ее сторон, обеспечивающих информацией как рациональную, так и иррациональную, чувствующую части культуры. Его модели журналистики как конкурируют друг с другом по принципу взаимоисключе

Содержание

Введение
Глава I. Буржуазная модель журналистики
Глава II. Общественно-политическая деятельность Мирабо
Глава III. Публицистика и ее влияние на развитие революции
Глава IV. Издания
Заключение
Список литературы

Работа состоит из  1 файл

Реферат Мирабо.doc

— 106.50 Кб (Скачать документ)

Министерство  Образования Российской Федерации  

Уральский Государственный Университет Физической Культуры   
 

Кафедра Связь с общественностью             
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

Реферат

 

 

по специальности "Реклама и связь с общественностью"   

на тему:   

"Мирабо, как представитель буржуазии"           
 
 
 
 
 
 
 
 
 

                Выполнила: студентка I курса Ибрагимова Ольга,132гр.   

                Руководитель: Фатеева Ирина Анатольевна    
                 
                 
                 

Челябинск, 2011 
 

СОДЕРЖАНИЕ 

Введение

Глава I. Буржуазная модель журналистики

Глава II. Общественно-политическая деятельность Мирабо

Глава III. Публицистика и ее влияние на развитие революции

Глава IV. Издания

Заключение 

Список  литературы 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

ВВЕДЕНИЕ

История человечества знает даты, высоко поднятые над чередой не только лет, но и  столетий, даты, которыми отмечены битвы народов за свободу.

 Одной  из них является Великая английская  революция середины XVII века.

 Это  был поистине героический период  в истории английского народа, обогатившего своим революционным  творчеством сокровищницу всемирно  – исторического опыта освободительной борьбы. Из этой сокровищницы революционной мысли и революционного действия черпали исторические уроки социальные и политические мыслители последующих времён, причём не, только в Англии, но и далеко за её пределами.

 Именно  поэтому данная тема является актуальной, первая социальная революция европейского масштаба, провозгласила политические принципы нового, буржуазного общества, шедшего на смену феодальному старому порядку. 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

МИРАБО, КАК ПРЕДСТАВИТЕЛЬ  БУРЖУАЗИИ

ГЛАВА I. БУРЖУАЗНАЯ МОДЕЛЬ ЖУРНАЛИСТИКИ

    Ценным в журналистике всегда было и есть объективно истинное знание, а это предполагает выявление всех исторических типов журналистики, расположение их в хронологическом порядке, в котором новейший тип и предстает как самый совершенный с точки зрения полноты социального содержания и технологических возможностей. В этом плане тип журналистики представляется в качестве определенной целостности, возникшей в результате взаимных отношений различных социально-политических сил исторического процесса, в котором отражаются и выражаются интересы того или иного социального слоя. "Отнесение конкретного журнала или газеты, программы ТВ или РВ к одному из исторических типов - результат высокого обобщения на основе "ядра" позиции и играемой в обществе роли, главной социальной направленности" (Е. П. Прохоров [1, с. 112]). В типологии журналистики, таким образом, за точку отсчета берется ее социальная укорененность, проявляющаяся в соответствии содержания ее текстов потребностям класса или социального слоя, то есть социально-политическим интересам. Согласно этому принципу выделяются: феодально-монархическая журналистика, отражающая интересы класса аристократов: дворян, помещиков, баронов, князей и других представителей аристократического сословия; религиозно-клерикальная, отражающая интересы церквей, которые то поддерживают светскую власть, то конкурируют с ней, испытывая с ее стороны давления, то сами претендуют на государственную власть; буржуазная, отражающая интересы крупного, среднего и мелкого бизнеса, и, наконец, социалистическая журналистика, возникшая в недрах буржуазного общества, как журналистика, призванная защищать интересы непосредственного производителя материальных и духовных благ: рабочих, крестьян, интеллигенции. Современные исследователи сегодня понимают относительность данной типологии с точки зрения ее количественной репрезентативности, поскольку грани между названными типами журналистики условны. Существует и религиозно-демократическая печать, в которой тесно переплетены буржуазные и религиозные ценностные идеалы, и религиозно социалистическая печать на базе национализма и на базе классового похода и т.п. Однако небольшое число типов журналистики означает лишь то, что в них "схвачены" сущности более высокого порядка, позволяющие познавать другие. Буржуазия, придя к власти, перестала принимать участие в организации производства, занявшись финансовыми спекуляциями. Рабочий класс, от осознания своей "гегемонии" не только не стал стремиться к повышению своей трудовой квалификации, но и то, что умел делать - разучился. Интеллигенция, как показывает современная ситуация, вместо социально-полезного труда в науке, образовании и культуре стала демонстрировать лишь свой все более убогий внутренний мир. Разумеется, что причина здесь не только в соприкосновении идеологии с государственной властью, но, как представляется, это один из немаловажных факторов. Принцип модельной классификации предполагает отражение в журналистских текстах ценностно-смысловых феноменов, порожденных историей и настоящей реальностью. За классифицируемыми текстами в этом случае стоит целостный субъект, где целостность обеспечивается его правополушарным мышлением, - жаждущий полноты жизни индивид, апеллирующий к символам культуры и не подвергающий их сомнению. В моделях, в данном случае, моделируются чувственно-образное восприятие мира людьми. Их может быть бесконечное множество, включая и индивидуальную культуру конкретного индивида. Каковы основания классификации социокультурных моделей журналистики у Корнилова? Как представляется, его принцип мультипликативно-сущностный, поскольку он позволяет понять журналистику в единстве ее сторон, обеспечивающих информацией как рациональную, так и иррациональную, чувствующую части культуры. Его модели журналистики как конкурируют друг с другом по принципу взаимоисключений, претендуя на близость к истине, так и взаимодополняют друг друга, уже, благодаря факту своего существования. Корнилов сделал первую попытку классификации определенного множества социокультурных моделей журналистики, в которых отражается более многомерная социальная реальность, чем это возможно при типологизации. Его классификация моделей журналистики более адекватна реальности. Поскольку журналистика в своих текстах отражает не только и не столько социально-политические интересы и потребности населения, но все социально и культурно значимые явления, включая мифологические, бытовые (особенности жилища, питания и т.п.)... Корнилов хорошо понимает условность, выделяемых им форм, связанную с формализацией знаний об объекте, и предполагает дополнения. Но не это суть. Социокультурные модели журналистики должны акцентировать внимание исследователей на репрезентативность в этих мирах политических, эстетических, научных и других ценностей, взятых в качестве определенной целостности, существующей в массово-информационном потоке, взаимодействуя с другими целостностями. Они должны выполнять познавательные функции, что автору классификации моделей, как представляется, удается. Корнилов выстраивает модели журналистики по различным основаниям: территории распространения, каналов передачи, правовой санкционированности, политической направленности, качеству. Это позволяет ему характеризовать те или иные содержательные стороны журналистики с точки зрения ее возможностей и качества. Сущностные ее характеристики проявляются, благодаря парной представленности моделей: глобальная - региональная, печатная - аудиовизуальная, официальная - неформальная, континентальная - островная, качественная - бульварная, демократическая - тоталитарная. Модели не прихоть или выдумка Корнилова: подобные понятия употребляются в текстах, посвященных исследованию журналистики. Корнилов их лишь собрал и представил таким образом, чтобы отразить содержательные и сущностные характеристики журналистики как целостного функционирующего явления. С содержательной стороны эти модели акцентируют внимание на своеобразный антагонизм пар социокультурных миров: глобальная - интернационализирована, распространяется через телевизионные и компьютерные сети (Интелсат, Интернет) и региональная - национализирована, ее издания территориально закреплены; печатная - старейшая, развивается уже в течение четырех веков, аналитическая и сервисная, и аудиовизуальная - еще молодая, но активно прокладывающая себе дорогу, информационными и культурно-рекреативными передачами и программами. В моделях зафиксирована жесткая конкурентная борьба, но при этом отражена их взаимодополняемость, в которой одна обеспечивает жизнь своему антиподу уже фактом своего существования: глобальная вызывает к жизни стремление населения к культурной идентификации, которое удовлетворяется региональными СМИ. Недостаточная аналитичность аудиовизуальных средств способствует обращению граждан к газетам и журналам, - печатным текстам и, наоборот: потребность в развлекательном шоу заставляет включить телевизор. Выделение официальной и неофициальной журналистики позволяет оценивать журналистику как с политико-правовой точки зрения, так и с позиций ее качества. В этом плане пары "демократическая и тоталитарная", "качественная - бульварная" журналистика пересекаются с ней. Заслуживают внимания и характеристики пары "континентальная - островная", где "континентальная" (преимущественно романо-германская, комментаторская, аналитическая), противостоит "островной" (англо-американской, информирующей, поставляющей факты). "Островная" использует новейшие технологии, стремясь к экспансии, но единый ментальный фон (обе функционируют, прежде всего, в лоне европейских ценностей) позволяет им осуществлять диалог, препятствуя проникновению в свое информационное поле бульварной журналистики с оппонирующей сторон. Принцип парности социокультурных моделей журналистики позволяет более глубоко понять информационные потоки, их действия, противодействия и подводные камни. Так, мы знаем, что "островная" журналистика - это высокие технологии, большие возможности, информативность, индивидуалистичность, следовательно, она и представляет основу глобальной модели, которая интернациональна. Эти модели журналистики и представляют "коренного жителя" сетевого общества, о котором пишет Кастеллс, как об опасном своей анонимностью, угрожающей безответственностью. Но им противостоят: континентальная, региональная, печатная, качественная, демократическая журналистика. Журналистика, как целостное явление, таким образом, бинарна так же, как бинарен социокультурный мир. И в этом залог жизни культуры, а, следовательно, и человечества. Нужно только умело регулировать этим двуединым миром, вовремя снабжая его левое и правое полушарие необходимой информацией. 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

ГЛАВА II. ЛИЧНОСТЬ И ОБЩЕСТВЕННО-ПОЛИТИЧЕСКАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ МИРАБО

   9 марта 1749 года в замке Биньон, близ Немура, родился Оноре Габриель де Рикети, граф де Мирабо, из знатного рода, от Виктора де Рикети, маркиза де Мирабо, и Марии Женевьевы де Вассан. В это время дух французского дворянства средних веков существенно изменился. Когда-то эти дворяне считали себя владетельными особами в принципе равными государям. В XVI веке они были не только владельцами различных земель, но и рожденными представителями боровшихся в государстве партий. Гизы стояли во главе католиков, Роганы – гугенотов. Выскочки, итальянцы Ришелье и Мазарини, сломили это гордое дворянство и превратили его в придворный штат королей. Среди праздной и беспутной жизни при дворе оно утратило все нравственные основы. Его непреклонный, феодальный дух превратился в малодушное, легкомысленное тщеславие. В то время, когда английское дворянство, управляя страною среди шумной свободы, вырабатывало в себе солидные качества, необходимые для государственных людей – знание, деловитость, опытность в политической и международной борьбе, – французское прививало себе одну легковесность. Не имея никакого серьезного влияния на государственные дела, никакой серьезной цели в жизни, дворянство старалось возвышать себя в общественном мнении роскошью и расточительностью, которые разоряли его и делали его положение все более безвыходным. Чем менее оно имело политической власти, тем более в нем становилось упрямого чванства, самодурства, необузданных наклонностей и деспотизма. В то время, когда дворянство и столь же беспутное духовенство проваливались в свое дутое величие, ученые и философы, вышедшие из среднего сословия, сыпали научными открытиями и великими идеями, которые сделали Францию светочем для всего тогдашнего мира. Перед славой интеллигенции и дворянство, и духовенство погрузились в тень. Интеллигенция создавала идеи, но не имела никаких путей для их осуществления. Близорукое правительство по неопытности своей и не подозревало, как опасно оставлять мыслящую силу страны без дела. Сила эта, устраненная от работы, выразила свое неудовольствие тем, что всем своим идеям придавала резкий оппозиционный характер. Колорит этой резкости был тем ярче, чем более дворянство и духовенство старались проявить перед правительством свое традиционное значение. Так как все идеи исходили от серьезно работавшей и мыслившей интеллигенции, то ими увлекались не только дворяне, но и короли Франции, государи и государственные люди всей Европы. На Людовике XV они отозвались, впрочем, разве тем, что он в интересах личных своих страстей освободился от традиционных предрассудков и придал демократический характер выбору любовниц. Традиция требовала, чтобы король брал последних из среды высшей аристократии, а он влюбился в дю Барри, принадлежавшую к числу женщин низкого происхождения. Другая любовница, ребенок пятнадцати лет, вместе со своим семейством заплатила за честь быть королевской наложницей продолжительным заключением в тюрьме. Дворянство и духовенство мстили королям за утрату своего политического значения проповедью свободы и равенства, и это внесло в их среду двуличность и лицемерие. Восторженно мечтая о прелестях жизни естественного человека, бегущего от испорченной атмосферы городов, о суровой республиканской добродетели, презирающей роскошь и способной на все ради сохранения свободы, они предавались необузданному разврату, безжалостно притесняли и глубоко презирали не только простой народ, но и средний класс. За привилегии свои они держались с тем большим упрямством, чем живее чувствовали унижение, отнимавшее у них влияние на государственные дела. Народ они презирали, а дикарей разукрашивали небывалыми добродетелями; рассказы Тацита о германцах воспламеняли их воображение, и Мирабо в своем “Опыте о деспотизме” цитирует этого писателя беспрерывно. Полный разлад между идеями и жизненной практикой окончательно лишал их нравственных устоев. Такова была среда, в которой родился и жил юный граф Мирабо. От природы он был одарен необыкновенными способностями и такой впечатлительностью и страстностью, которую редко можно было встретить даже среди такого впечатлительного народа, как французы. Впечатления овладевали им с неудержимой силой, против которой он не находил в себе энергии бороться. При подобной натуре было весьма важно, чтобы среда направляла весь этот богатый запас энергии к добру, а вышло, наоборот: к добру Мирабо должен был стремиться наперекор и назло среде; среда ненавидела его за это и поминутно, пользуясь его впечатлительностью, погружала его в бездну грязи. Особенность его положения заключалась в том, что фамилия Мирабо не принадлежала к коренному, феодальному дворянству Франции: Рикети были купцы и разбогатели торговлей. Один из них в 1570 году купил замок Мирабо, а Людовик XIV сделал его потомка маркизом. Такое происхождение при знатности рода располагало их стать во главе плебеев, то есть среднего сословия. Французское дворянство находило, что этой семье никогда не удавалось окончательно вытравить в себе печать буржуазности: даже у великого Мирабо сохранялась буржуазная неуклюжесть и не было настоящего аристократического лоска. Отец Мирабо представлял собой если не внешность, то дух дворян того времени. Исключительность его положения сделала его интеллигентным и начитанным. Он был одним из выдающихся писателей, и позже сын, цитируя слова своего отца, говорит о нем: “один знаменитый писатель”. Особенной известностью пользовались его: “l’Ami des hommes” (“Друг людей”) и трактат о податях “Theorie de l’impot”. Руссо всем своим существом и всеми инстинктами выражал восторженное вожделение и чутье будущего в народе. Мирабо-отец был не таков: он стоял за свободу, самоуправление, добродетель, благотворительность, но рядом с этим постоянно пересыпал свои сочинения цитатами из Священного Писания, настаивал на необходимости порядка и не слишком последовательно отстаивал даже неограниченную монархию. Таким маркиз был, однако, только в своих теоретических сочинениях; в действительной же жизни он олицетворял собою всю глубину нравственной распущенности, лицемерия и легкомыслия французского дворянства. Он был барин, разорявшийся самыми нелепыми спекуляциями, он влез в долги вследствие безмерного самомнения и невежественной предприимчивости. Сын говорит о нем, что он задумывал аграрные реформы, не умея отличить рожь от пшеницы. Самый посредственный лавочник не был способен делать те глупости, которые делал этот известный ученый. Он считал себя великим экономистом и весьма дорожил основанным им обществом для развития экономических знаний, на деле же оказывался самым поверхностным из дельцов. Он так резко проповедовал благотворительность и гуманность, так сильно восставал против того, что тогда называли тиранией, так усердно обличал откупщиков, что сидел за это в тюрьме и подвергался ссылке; однако же, это не сделало его таким же противником деспотизма на деле, каким он был на словах. Свое семейство он безжалостно преследовал самодурством и деспотическими мерами; уверяют, что в течение своей жизни он выхлопотал у правительства шестьдесят семь указов, называвшихся “Lettres de cachet”, которыми его жена и дети подвергались тюремному и монастырскому заключению и ссылкам. Положим, это число преувеличено, но их все-таки было достаточно для характеристики его тиранства. Отец Мирабо сам никогда не стеснялся удовлетворять свои страсти и имел любовниц, которые старались отбить его у жены и овладеть им навсегда; об его разврате рассказывают невероятные вещи, а между тем от жены своей он требовал строгих семейных добродетелей и жестоко преследовал ее по подозрению в неверности. В приданое за нею он получил два миллиона франков, а во время своих преследований держал ее в тяжелой нужде. Для сына своего он взял воспитателя, но скоро сменил его потому, что тот казался ему недостаточно строгим. Сына он ненавидел уже с двенадцатилетнего возраста. Ребенок возмущал его всем, даже своим добродушием и склонностью к благотворительности. Воспитателя Пуассона он заменил наставником Сигре, который обучил юношу латинскому языку. Уверяют, что это обучение было неудовлетворительно, однако же, Мирабо в своих сочинениях сыплет латинскими цитатами: видно, что он читал римских писателей в подлиннике. Кроме того, он обучался военным наукам и в четырнадцать лет написал похвальное слово Конде. Пятнадцати лет он поступил в пансион, где его обучали математике и языкам. Как многих дворян того времени, его готовили к военной службе. В одном из своих сочинений Мирабо говорит, что получил плохое образование и не имел наставника, но знакомство с тем, что он писал и говорил, убедит всякого, что он был человек начитанный. Из его произведений видно, впрочем, что он не получил систематического образования и не был приучен ни к последовательному мышлению, ни к строго систематическому изложению. Склад его ума был таков, что мало-мальски умелая рука воспитателя привила бы ему и то, и другое качество. Способность к глубокому и оригинальному мышлению в нем несомненна, но он не был приучен разрабатывать свои мысли до того, чтобы устранять из них противоречия и создавать стройное целое. При сильном его уме этот недостаток не заметен в его речах, но резко бросается в глаза в его книгах. В своем сочинении о тюрьмах для государственных преступников “Des Lettres de cachet et des prisons d’etat” Мирабо в одном месте, низвергая деспотизм, восхваляет народное управление, доказывает, какую силу свобода давала грекам; а в другом, восставая против остракизма, уверяет, что в греческих демократиях свободы вовсе не было, а господствовала тирания черни. Источником этих противоречий была необузданная страстность, с которой Мирабо отдавался всякому настроению; на ораторской трибуне эта страстность не раз сослужила ему великую службу. Подобно английским аристократам, Мирабо занимался самыми разнообразными предметами, но был способен приобретать основательные знания в отрасли, на которую обращал особенное внимание. Он уверяет, что по военным наукам сделал выписки из трехсот авторов и писал мемуары по всем их частям; из его сочинений видно также серьезное знакомство с историей и политической литературой его времени. Семнадцати лет молодой Мирабо уже окончил свое образование и поступил на военную службу в кавалерийский полк маркиза Ламбера. Отец поручил его особому надзору маркиза и прибавил к нему еще присмотр слуги. Однако сугубый надзор не помог: юноша проиграл сорок или восемьдесят луидоров, увлекся женщиной из народа и дал обязательство на ней жениться. Но возможно ли было дозволить графу Мирабо жениться на ком-нибудь? Мирабо говорит сам про себя, что первый порыв у него всегда был честный. Но первый порыв встретил неодолимый отпор, и юноша получил первый урок разврата. Легкомысленный, безнравственный взгляд его среды на отношения полов навязан был ему силою. Последствия показали, куда это привело при его увлекательном красноречии, очаровательном обращении, прелестном голосе и музыкальном таланте, а главное – при необузданной страстности, против которой ни он сам, ни женщины, производившие на него впечатление, не могли устоять. Тому, что сделал Мирабо на первом шагу своей жизни, отец научил его своим примером. В юности он проделывал такие же вещи, подражая среде, в которой жил, и, дожив до седых волос, остался, в сущности, таким, каким был в молодости. Подобное настроение неизбежно следовало из нравственных воззрений и понятий о счастье тогдашней французской аристократии. А между тем, толкая и своим примером, и своими речами юношество на этот скользкий путь, французские аристократы понимали гибельные его последствия. Они восхищались своим безумством, но не могли не понимать горьких плодов этого безумства. Натолкнуть на такую дорогу такую талантливую натуру, как Мирабо, – натуру, способную сделать столько необычайного и полезного, было поистине великим преступлением, но Мирабо-отец не ведал что творил. Подготовив неопытному ребенку плачевную будущность, он был вполне неспособен раскрыть ему глаза и оградить его от опасности. Ему и в голову не приходило винить себя в тех заблуждениях, которыми сын начал свое жизненное поприще; он возненавидел сына и, подобно другим аристократам, задумал обуздать его самыми крутыми и деспотическими мерами. Брат маркиза советовал выслать его в Суринам, где юноше пришлось бы погибнуть от невыносимого климата. Как по отношению к Мирабо, так и по отношению к другим юнцам из знатных семейств крутые меры оказались бессильными поправить то, что было испорчено дурным воспитанием. Историки много рассказывают нам о разврате и распущенности французского двора; случается, что они упоминают о баловстве и безнравственной снисходительности правительства к порокам и необузданным поступкам аристократов, но никто не изображает оборотной стороны медали для самих распутников. Эту оборотную сторону можно вычитать из сочинений Мирабо-сына. Тут вы видите, что тюремное заключение и ссылка административным путем применялись несравненно чаще к семейным преступлениям аристократов, чем к политическим. По семейным преступлениям, за вину и без вины, юные и старые аристократы и аристократки страдали годы, умирали, сходили с ума в тюрьмах в несравненно большем числе, чем политические преступники. Отцы, жены, дочери, любовницы знатных любовников засаживали своих детей, мужей и родителей или ради их исправления, или чтобы избавиться от них и завладеть их имуществом. Отец- Мирабо в своем “Друге людей”, говоря о распущенности французской аристократии, доказывает, что строгими мерами ничего нельзя сделать в борьбе с подобным злом; тут необходимы хорошие примеры и привычка родителей к воздержанности. Хорошего примера он сыну своему не дал, а испросил указ, по которому восемнадцатилетний граф был заточен в крепости на острове Ре, где и должен был провести целый год или полгода вдобавок к прежним его арестам по распоряжению Ламбера. 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

ГЛАВА III. ПУБЛИЦИСТИКА, И ЕЕ ВЛИЯНИЕ НА РАЗВИТИЕ РЕВОЛЮЦИИ. 

   Первое произведение Мирабо – “Опыт о деспотизме” (“Essai sur le despotisme”). Он задумал было написать обширную историю деспотизма, но чутье народного трибуна заставило его изменить свое намерение, и в три месяца “Опыт...” был готов; разумеется, он произвел гораздо более сильное впечатление, чем мог бы произвести обширный трактат. Внешне книга имеет самый странный вид: канитель в 336 страниц тянется без всякого подразделения на главы и наполнена пестрым содержанием. Но она дышит такой страстной ненавистью к деспотизму, что читатель только эту сторону и замечает. Под словом “деспотизм” автор подразумевает образ действия, а не образ правления. По его мнению, деспотические наклонности – в крови у человека, и свободные народы так же склонны к деспотическому поведению, как и неограниченные государи. Отец, очевидно, имел преобладающее влияние на его воззрения; книга составляет шаг вперед по сравнению с политическими идеями отца. Маркиз Мирабо в молодости своей был резким защитником самоуправления, в особенности местного. Под старость в нем ощетинился волк, он допускал самоуправление только для землевладельцев и защищал даже автократизм и произвольные аресты. Мирабо-сын же резко восстает против всех защитников неограниченной власти и, прямо намекая на отца, попрекает физиократов в поблажках деспотизму. Типично для того времени понятие о свободе, какое он высказывает. По его мнению, свобода человека есть собственность над собою. В настоящее время ни один ученый, ни одно цивилизованное законодательство не сделает такого смешения свободы с собственностью. Свобода есть суть человеческой личности, без свободы нет и личности, а собственность священна только потому, что она есть право личности над вещью. По современному русскому законодательству сделать личность собственностью есть преступление и признать свободу видом собственности – значит не понимать, что такое личность и что такое свобода. Мирабо проповедует отсутствие притязательности. Он недоволен Англией и Голландией, потому что они так же, как неограниченные монархи, стремятся к завоеванию и завладению; его удовлетворяет одна Швейцария, довольствующаяся своей свободой и не стремящаяся к захватам. Он оспаривает идею Руссо о том, что наиболее естественное состояние для человека есть состояние дикаря, и доказывает пользу прогресса; но, вполне разделяя господствовавшее в его время настроение, он находит, что богатство и роскошь развращают людей и делают их неспособными к свободе. В этом случае он идет вразрез с воззрениями англичан и американцев. Республиканская простота, презрение к земным благам кажется ему первой, наиболее обязательной добродетелью для человека; свобода и только свобода должна одушевлять его во всех поступках; кроме этой свободы он ничего не должен желать, для нее он должен переносить все и на все решаться. Растлевающее влияние среды сказалось в этом учении самым серьезным образом; он так привык скрывать все хорошие свои порывы, говорить и делать одно на глазах у всех и думать другое в тайниках своей души, что ему казалось совершенно естественным, если слово и дело противоречили у него самым решительным образом. Влияние среды, жажда блеска породили в нем необузданную страсть к роскоши. Он женился на девушке, избалованной роскошью до крайних пределов возможного; новобрачные старались превзойти друг друга в расточительности и, несмотря на громадные доходы, наделали кучу долгов. Воспитание Руссо стояло в этом случае гораздо выше: проповедуя известную идею, он старался применять ее на деле и приучать общество идти в том направлении, которое указывал. Впрочем, изложение политического символа веры Мирабо в его “Опыте о деспотизме” так сбивчиво и изменчиво, что для того, чтобы его ясно уразуметь, мало прочесть это сочинение, но надо еще пояснить недосказанное им из другой его книги, “Об административных арестах и государственных тюрьмах”, которую он написал несколько лет спустя. Не прошло двадцати лет, как учение, изложенное в “Опыте о деспотизме”, стало казаться французам отсталым произведением времен рабства и подобострастия. В издании 1792 года издатель, стараясь извинить Мирабо, говорит, что эта книга, конечно, уже не соответствует современным понятиям, но нужно-де принять в соображение, что она написана в такие времена, когда неограниченная власть царила безраздельно. Однако в эти времена писал и Руссо, и никто не признавал его отсталым в 1792 году. Руссо был человек, обладавший инстинктами народа; он был правдив и в своих чувствах, и в своих речах; он старался показать на себе пример совпадения слова и дела и если отступался от себя и от своих мнений, то только потому, что давление, которому он подвергался, превышало его силы и его мужество. Мирабо же приучен был к лицемерию с малых лет безжалостным деспотизмом, которому подвергался, и не мог быть последовательным; вот почему он напрасно метал громы против деспотизма, каких Руссо не метал, напрасно низвергал неограниченную монархию, напрасно старался пойти дальше Руссо и заменить идею общественного договора идеей народовластия. Рыбка не клюнула на его удочку, в нем стали подозревать человека, который говорит одно, а может сделать другое, и ему не удалось стать выше Руссо. 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

ГЛАВА IV. ИЗДАНИЯ, И ИХ ВЛИЯНИЕ НА РАЗВИТИЕ РЕВОЛЮЦИИ

   Журнал  «Lettres du Comte de Mirabeau à ses commettants».

Первый  номер вышел 10 мая 1789 года, сразу  после закрытия журнала Мирабо «Генеральные штаты»

 Это  издание стало продолжением «Генеральных  штатов», закрытых из-за критики  в адрес министра финансов  Неккера. В первом же номере  Мирабо резко критиковал решение властей о закрытии своего издания: «Перед лицом народных представителей, – писал он, – имеют смелость издавать подобные королевские декреты, которыми нарушаются священные права человека. 25 миллионов голосов требуют свободы печати. Народ, да и сам король, желают общей работы всех способностей. Что же означает это министерское запрещение? Министерство, надменное своей популярностью, безбоязненно дерзает наложить печать молчания на мысль, оказать содействие лжи и считать контрабандой распространение правды».  Новое издание Мирабо нашло поддержку у парижской буржуазии.  Когда на собрании выборщиков третьего сословия Парижа адвокат Тарже поставил вопрос о закрытии журнала Мирабо, собрание всеми голосами опротестовало это предложение.  Правительство решило не раздражать общественность повторными запретами. С промежутками в 5,6, 8 дней Мирабо выпустил 16 номеров «писем». Затем вновь изменил название. «Письма» превратились в «Курьер Прованса». 

  
 
 
 
 
 

По материалам книги Г. Кунов «Борьба классов и партий»: http://vive-liberta.narod.ru/journal/revol_gazet.htm#kunow 

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

 Английская  буржуазная революция XVII в. была  громовым ударом, возвестившим рождение  нового общественного строя, пришедшего  на смену старому порядку. Она  была первой буржуазной революцией общеевропейского значения. Провозглашённые ею принципы впервые выражали не только потребности Англии, но и потребности всей тогдашней Европы, историческое развитие которой вело объективно к установлению буржуазных порядков.

 Богатое  идейное наследие Английской революции служило арсеналом, из которого черпали своё идеологическое оружие все противники отживавшего средневековья и абсолютизма.

 Но  Английская революция была революцией  буржуазной, которая в отличие  от революции социальной приводит лишь к смене одного способа эксплуатации трудящихся другим, к замене господства одного эксплуататорского меньшинства другим. В ней впервые с полной отчётливостью вскрылись основные закономерности, присущие всем буржуазным революциям, и первая из них – узость исторических задач буржуазии, ограниченность её революционных возможностей.

Информация о работе Мирабо