Геополитическое развитие Европы

Геополитическое развитие Европы

Исторически Англия (как и США) придерживалась в геополитических отношениях талассократического подхода к построению политических, экополитических и других отношений со странами Западной и Восточной Европы, с Евразией и Юго-Восточной Азией.

Талассократия, или морское могущество, это тип цивилизации, связанный с мореплаванием, торговлей, предопределяющими быстрое техническое развитие. Этот тип обусловливает, как считают идеологи талассократии, дух индивидуального предпринимательства, наживы и накопительства, (подробнее смотри гл. 2). Морская цивилизация, по мнению А. Мэхена, -- это торговая цивилизация, требующая смелости и риска, воспитывающая энергичных людей. И надо признать, что такой тип людей был во многом характерен для Англии. Они сделали ее «владычицей морей», над ее колониями почти до середины XX в. не заходило солнце. До конца XIX в. Англия была «мастерской мира», а в Сити проводились самые крупные коммерческие сделки.

Но Первая мировая война внесла серьезнейшие коррективы в мировой расклад геополитических сил. Затем эти коррективы углубили Великая Октябрьская социалистическая революция и появление на карте мира сперва РСФСР, а затем и СССР. СССР и Североамериканские Штаты в течение полувека превратились в две сверхдержавы. В геополитическом плане с 50-х до 90-х годов Западная Европа, включая Великобританию, объективно играла роль буферной зоны. Из метрополии эти государства превратились в государства-сателлиты. Безусловно, такая роль не подходила сильным политикам типа бывшего Президента Франции, ее национального героя, генерала Шарля де Голля. Ему принадлежит идея выйти из-под контроля СТА, создав ось Париж -- Бонн. Эту попытку можно рассматривать как зародыш современной Европы, пытающейся путем глубокой интеграции создать сильную Европу, способную противостоять заокеанскому могучему покровителю. Внутри западноевропейского сообщества идут невидимые поверхностному взгляду перемены в отношениях США и Европы. На поверхности это выглядит как традиционное противостояние Парижа и Вашингтона. Оно касается в первую очередь условий «европеизации» НАТО, повышения в нем роли европейцев, а также реформы блока.

Свое место на капитанском мостике альянса, тесня других, пытается занять мощная объединенная Германия. Поэтому идеи атлантизма переживают определенную трансформацию. Расширяются многосторонние формы сотрудничества блока (создан Совет Североатлантического сотрудничества, запущена программа «Партнерство ради мира», сформированы многонациональные силы, которые вели войны в Персидском заливе, в Югославии и др.), но идет усиление двусторонних связей: между европейскими державами (ФРГ -- Франция), между малыми странами Северной Европы, между странами Балтийского региона. Усиливаются интеграционные отношения (связи) в сфере политики, экономики, финансов. Конец XX в. ознаменовался созданием единой европейской валюты «евро» и отказом от таможенного контроля.

Маастрихтский договор 1992 года был первым крупным шагом в тесной экономической и политической интеграции большинства стран Западной Европы. Следующая встреча глав правительств в Амстердаме в 1997 году способствовала превращению Западной и Средней Европы в конфедеративное государство с единой валютой «евро» к 1999 году. Однако ликвидация национальных валют и переход к единой денежной единице требуют жесткой финансово-бюджетной дисциплины, в частности, сокращения бюджетного дефицита до 3% валового национального продукта. Правительства стран Евросоюза хотели достичь этого, урезав бюджетные расходы на социальные нужды: на пенсии, пособия по безработице, здравоохранение, образование и т. п. Но сделать этого не удалось. По призыву профсоюзов по всем странам ЕС прокатилась мощная волна протестов трудящихся и студентов. В результате значительно полевели парламенты Франции, Англии, Германии. Все это осложнило процесс создания конфедерации в Европе.

В Амстердаме было принято принципиальное решение о приглашении в состав Евросоюза десяти стран Центральной и Восточной Европы, бывших членов СЭВ и даже некоторых республик бывшего Советского Союза: Польши, Венгрии, Чехии, Словакии, Болгарии, Румынии, Албании, Эстонии, Латвии и Литвы. Таким образом, Евросоюз будет значительно расширен. В перспективе это может иметь негативные последствия для России, так как рынок этих стран будет отгорожен от нее еще более мощным таможенным барьером, чем в конце XX века.

Из года в год члены ЕС расширяют дискриминацию российских товаров путем повышения пошлин.

К концу XX века в НАТО четко обозначились две группы: с одной стороны, США -- Канада и часто примыкающая к ним Великобритания, а с другой -- большие страны Западной Европы. Процесс разделения носит объективный исторический характер. После Второй мировой войны разрушенной Европе США, нажившиеся на торговле оружием, боеприпасами, продовольствием и т. п., смогли продиктовать свои условия, в частности, по плану Маршалла, и попытались превратить этот центр одной из древнейших мировых цивилизаций в «ничейную землю», колониальную зону. Но данный регион для этой роли оказался совершенно непригодным. Чувство национальной гордости французов, немцев было глубоко уязвлено. Первыми о желании выйти из-под контроля заокеанского партнера (или патрона) объявили французы (в середине 60-х годов Президент Франции генерал де Голль решил выйти из НАТО и заявил об обороне по всем азимутам). Немцы в 60-х годах были не столь строптивы, но подобные мысли были и у них.

В 70-х годах капиталистический мир переродился в устойчивую систему трех сил: 1-я -- США, 2-я -- Западная Европа, 3-я -- Япония. С начала 70-х годов история проходит под знаком относительного ослабления американского влияния и укрепления экономической и геополитической мощи двух других центров. От американской гегемонии в важнейших сферах жизни сохранились военная и политическая. Поэтому в борьбе с американцами и надо искать причину, корни европейской интеграции. Разрушение СССР сняло с повестки дня вопрос об интенсивной интеграции Европы (как уже сказано выше, даже мощная экономика ФРГ с трудом «переваривает» огромный кусок восточных земель), но в перспективе этот вопрос вновь встанет перед лидерами стран Западной Европы.

Роль Восточной Европы в геополитической конфигурации европейского континента

Формирование геополитического пространства Восточной Европы (ввиду недостатка внутренней целостности и сохраняющейся политической аморфности нет оснований называть его регионом) как относительно обособленного фрагмента на политической карте Европы произошло сравнительно недавно и являлось логическим следствием постсоциалистической реструктуризации восточной части европейского континента.

Вступление ряда стран Центральной Европы в евроатлантические структуры и постепенная кристаллизация автономной региональной динамики в Центральной Азии привели к тому, что постсоветские государства европейского континента, выпавшие на начальном этапе из общих направляющих тенденций развития европейской системы, заняли примерно сходное промежуточное место в её структуре и к тому же стали рассматриваться внешними игроками в единой связке. Это способствовало становлению отдельных форматов политики в отношении данных стран, что не слишком усилило внутреннюю консолидацию этого пространства, но придало ему некоторые внешние признаки целостности или по крайней мере общности их геополитического положения. 
В этом плане программа Восточного партнёрства Европейского Союза сыграла ключевую роль. Не имея изначально существенного практического наполнения и чёткой политической направленности, она самим фактом своего образования обозначила обособленность шести постсоветских стран и выделила их в отдельное самостоятельное направление политики ЕС. В сущности, в этом и заключался заложенный её инициаторами политический смысл – размежевать форматы отношений ЕС с Россией и с остальными постсоветскими странами, предложив последним более углублённые механизмы сотрудничества, наделённые, в отличие от механизмов отношений Россия-ЕС, некоторыми, пусть и ограниченными интеграционными элементами. 

Россия таким образом не только утрачивает роль первостепенного «ментального центра» и главного генератора политических импульсов в Восточной Европе, но, что самое важное, превращается из неотъемлемого компонента внутренней организации этого пространства в, условно говоря, «рядового» внешнего игрока наравне со США или Евросоюзом. Поэтому экстернализация России является для политического оформления Восточной Европы не менее весомой составляющей, нежели наделение её некоторыми внешними (и во многом искусственными) признаками целостности.
Несмотря на это, оценка того, какую роль играет пространство Восточной Европы в геополитической конфигурации европейского континента, до сих пор остаётся неоднозначной. Одни обозреватели склонны видеть в нём исключительно площадку для конкуренции между ведущими центрами силы в Европе, другие указывают на возможности маневрирования, которыми обладают элиты восточноевропейских государств в ходе данной конкуренции. Однако, главными в этом контексте представляются два вопроса: во-первых, насколько взаимосвязи, которые формируются в этом пространстве как между внешними игроками, так и между его непосредственными участниками, зависят от континентальной конфигурации, и во-вторых, насколько эти взаимосвязи устойчивы и какое структурное значение они имеют для формирования континентальной конфигурации.

Нарастание конфликтного потенциала в Восточной Европе происходило на трёх структурных уровнях этого пространства: во-первых, на уровне отношений России с новыми независимыми государствами, во-вторых, на уровне отношений между этими государствами и, в-третьих, внутри этих государств между центральной властью и сепаратистскими образованиями. Хотя первый из указанных уровней, несомненно, генерировал главные структурные импульсы дальнейшей эволюции данного пространства, наличие существенных очагов конфликтности на двух других уровнях привело к дисперсии ресурсов, власти и влияния, не позволяющей придать его структуре даже формальных признаков интегральности. 
Как следствие, ни одна из сформировавшихся конфликтный линий не стала фундаментом для построения новой системы взаимосвязей в Восточной Европе. Но совокупный эффект напряжённости по всем существующим конфликтным линиям вылился в невозможность построения подобной системы и на основе кооперативных проектов. Любая, даже секторальная инициатива, направленная на консолидацию восточноевропейских государств, от кого бы она ни исходила, и на каком бы принципе ни базировалась, непременно сталкивалась с проявлениями этой имманентной конфликтности.

Ситуация усугублялась ещё и тем, что практически никто из основных игроков данного пространства не задавался целью преодолеть нарастающие конфликты, стремясь скорее использовать их для получения дополнительных политических дивидендов, нежели нейтрализовать их как потенциальную угрозу безопасности для всей Восточной Европы. Проще говоря, конфликты стали рассматриваться как инструменты политического влияния. Причём эффективных механизмов сдерживания и ограничения конфликтного потенциала выработано не было – унаследованная с советских времён экономическая взаимозависимость не воспринималась в качестве абсолютной ценности, поддержание которой оправдывало возможные политические уступки, а предложить новый целостный проект, способный оказать цементирующее воздействие на страны данного пространства, никому не удалось. Неудивительно, что в таких условиях лидеры как восточноевропейских государств, так и России не отступали перед перспективой эскалации конфликтов и открыто демонстрировали готовность к конфронтационным сценариям в отношениях друг с другом. Если добавить к этому тактику использования местными элитами конфликтов одного уровня для демпфирования конфликтов на других уровнях, то можно получить достаточно точную картину политического ландшафта Восточной Европы на рубеже тысячелетий и причин углубления его политических разломов. 
Ключевым звеном в этой цепочке фрагментации и конфликтности, бесспорно, являлись перипетии российско-украинских отношений. Украина играет для Восточной Европы примерно ту же роль, что играет Казахстан для Центральной Азии – наиболее крупного, относительно самодостаточного государства, имеющего тесные взаимосвязи со всеми участниками данного пространства и способного самостоятельно задавать вектор политических процессов в своём региональном окружении, хотя и не определять его напрямую. Правильно выстроенная стратегия отношений с Украиной могла бы не только дать России существенные рычаги влияния в Восточной Европе, но и обеспечить условия для стабилизации данного пространства без вовлечения внешних сил. Однако, по ряду причин, как объективного, так и субъективного характера, этого не произошло. 

Отношения между Россией и Украиной увязли в узких двусторонних противоречиях экономической и энергетической, а со временем и гуманитарной направленности, из-за которых стороны часто жертвовали стратегической ценностью партнёрства ради сомнительных тактических интересов. Удовлетворить эти интересы при довольно конфликтном общем контексте диалога не удавалось, что побуждало как Киев, так и Москву «играть на понижение» значимости двусторонних отношений. Правда, пытаясь нивелировать значимость отношений ради ограничения взаимного влияния, элиты обеих стран тем самым ограничивали и собственные возможности для усиления роли в Восточной Европе, не говоря уже о консервации политической «раздробленности» этого пространства. Но как украинские, так и российские лидеры не были склонны рассматривать двусторонние отношения в более широком контексте как компонент их соответствующих европейских стратегий, усматривая в этих отношениях в лучшем случае производную от западного вектора своей дипломатии, а в худшем отвлечённое второстепенное измерение внешней политики, никак не связанное с более приоритетными задачи на европейском направлении. 

Следствием концептуального тупика в российско-украинских отношениях стала постепенная переориентация обеих сторон на решение своих проблем в ближайшем окружении за счёт привлечения внешних сил. Переломным этапом в этом смысле представляется период 2001-2003 гг., когда благодаря сближению России и Запада на фоне борьбы с терроризмом у Москвы появилось существенное «окно возможностей» в ближнем зарубежье. Но грамотно воспользоваться им у Кремля не получилось – выдвижение новой интеграционной инициативы создания Единого экономического пространства четырёх государств сопровождалось нерациональным витком напряжённости вокруг острова Тузла, в контексте которого достичь конструктивных результатов было вряд ли возможно. Эти события показали, что даже при отсутствии активного вмешательства внешних сил, России и Украине не удаётся создать устойчивые механизмы партнёрства, способные не только перевести в русло двусторонние отношения, но и стать структурной основой системы в Восточной Европе. 

«Оранжевая революция» стала кульминационным моментом в развитии данных тенденций. Кризис передачи власти на Украине стал также и кризисом действующих стратегий основных игроков в отношении Восточной Европы. В первую очередь, стратегии России, которая в конечном итоге оказалась отстранена от процесса поиска компромиссных путей выхода из украинского кризиса. Но и для других игроков этот кризис стал сигналом о необходимости пересмотра существующих подходов. Так, для Европейского Союза, долгое время предпочитавшего оставаться в стороне от восточноевропейских пертурбаций, более активное вовлечение в дела этого пространства стало не просто необходимым, но и неизбежным итогом его роли посредника в урегулировании кризиса на Украине. Правда, в случае Соединённых Штатов качественных сдвигов в политике по отношению к Восточной Европе не произошло. Наоборот после «оранжевой революции» наблюдался некоторый концептуальный вакуум стратегии США, когда желаемый результат вроде бы достигнут, поэтому насущной потребности в дальнейших изменениях нет, а главная задача заключается в поддержании сложившегося баланса. 

Но самым значимым последствием «оранжевой революции» для Восточной Европы стало не столько возрастающее вовлечение внешних сил, – США и ЕС – сколько изменение отношения к такому вовлечению со стороны главных «действующих лиц» данного пространства – России и Украины. Новое украинское руководство расценивало его как главный и единственный способ решения проблем в отношениях с Россией. А Москва, в свою очередь, усматривала в нём главную и единственную причину неудачи собственной политики на этом направлении и, что самое важное, считала, что достижение желаемого результата и укрепление собственных позиций в данном пространстве возможно только на уровне взаимодействия с Западом. Российские политические деятели и эксперты часто высказывали мысль о том, что, по их мнению, вопросы, касающиеся Украины, Грузии, Молдовы лучше обсуждать в Брюсселе или других западных столицах, нежели в Киеве, Тбилиси или Кишинёве. 
Именно эти три обстоятельства – рост активности США и ЕС, готовность стран Восточной Европы использовать противоречия в отношениях России с Западом для усиления своих позиций в отношениях с Россией и настроенность самой России на решение наиболее проблемных вопросов в данном пространстве на уровне взаимодействия с Западом – и привели к тому, что Восточная Европа превратилась в один из компонентов баланса между ведущими центрами силы на европейском континенте. Инкорпорация аккумулированных в этом пространстве конфликтов и противоречий в общий контекст сложного комплекса взаимосвязей между США, Евросоюзом и Россией стала продуктом целенаправленных усилий всех его участников и означала существенное повышение структурного значения этого пространства в геополитической конфигурации европейского континента, но не как самостоятельной силы, способной влиять на ход политических процессов, а как ещё одного поля столкновения интересов ведущих центров силы. Проще говоря, Восточная Европа стала ещё одной крупной ставкой в «большой игре», но, как ни парадоксально, это не привело к качественным изменениям характера процессов в самой Восточной Европе. 

Во-первых, превращение Восточной Европы в поле конкуренции ведущих центров силы происходило в условиях сохранения и до некоторой степени углубления геополитически промежуточного положения этого пространства. Причём это положение обусловлено не только и не столько отсутствием институционально закреплённой принадлежности его стран к тому или иному центру силы, сколько отсутствием чётко определённых и согласованных «правил игры», то есть нормативных параметров и «пределов дозволенного» в поведении всех акторов в данном пространстве. Вне единой целостной «системы координат» каждое действие одного актора рассматривается сквозь призму общего баланса и вызывает реакцию со стороны других акторов сообразно с их субъективными ожиданиями, а не понятными для всех нормами поведения.

Во-вторых, конкуренция за влияние в данном пространстве велась не открыто и напрямую, а имплицитно и в опосредствованных формах. Проблемные вопросы, относящиеся к этому полю, не были предметом систематических переговоров в рамках действующих институциональных или двусторонних форматов взаимодействия. Более того, не наблюдалось даже попыток выработать системный компромисс по этим вопросам. То, что происходило вокруг Восточной Европы в 2005-2008 гг., представляло собой скорее цепочку взаимного асимметричного реагирования европейских центров силы на односторонние действия друг друга, генерирующую своеобразную «спираль напряжённости», которая, тем не менее, не находила открытого признания в политической риторике сторон. 

В-третьих, эта конкуренция носила неравномерный и избирательный характер. Она касалась ряда наиболее болезненных аспектов ситуации в Восточной Европе, а именно военно-политического и энергетического. Внимание было сконцентрировано на усилении стратегического присутствия США в этом пространстве, тогда как усиление присутствия ЕС не вызывало особых беспокойств. Вместе с тем, именно в данный период в тени российско-американской конфронтации были заложены предпосылки конкуренции между Россией и ЕС в Восточной Европе, которая хоть и отличается меньшей интенсивностью и резонансом, но, как выяснилось, имеет более весомое структурное значение для политической организации данного пространства. 

Становление упомянутых в начале статьи форматов политики ЕС в отношении восточных соседей – Европейской политики соседства и Восточного партнёрства – долгое время не рассматривалось Россией как угроза её стратегическим интересам, поскольку они не содержали перспективы членства восточноевропейских стран в Евросоюзе, но в виде этих форматов ЕС демонстрировал готовность взять на себя те функции, которые до этого выполняла только Россия, а именно структурирование и централизация данного пространства с помощью вовлечения его участников в ограниченные интеграционные инициативы. И если Россия использовала для реализации подобных инициатив экономические и энергетические инструменты, то ЕС опирался на традиционную для него стратегию нормативной конвергенции, в основе которой лежали стимулы, ориентированные на цивилизационную принадлежность и европейскую идентичность стран-партнёров. 

И в-четвёртых, конкурентная политика ведущих центров силы в отношении Восточной Европы не затрагивала глубинных источников конфликтности и флуктуативности данного пространства. Скорее, противоречия на уровне США-Россия и частично ЕС-Россия «наложились» на сформированный в нём комплекс конфликтов разных уровней, но существенно его не изменили, поэтому не привели к желаемой стабилизации. 
При этом в структуре общего политического баланса в Европе противоречия вокруг восточноевропейских проблем заняли скорее подчинённое, нежели определяющее место. Они весьма своеобразно вписались в существующий контекст, превратившись в его неотъемлемый компонент, но вместе с тем не стали его движущей силой. Это было вполне предсказуемо, поскольку противоречия России с Западом носят намного более системный характер, нежели конъюнктурная конкуренция в Восточной Европе, и касаются более глубинных, в чём-то даже экзистенциальных для обеих сторон вещей, которые мало зависят от их позиций в восточноевропейской конфигурации. 
Но нельзя игнорировать тот факт, что вследствие перипетий указанного периода нахождение компромиссной формулы взаимодействия ведущих центров силы в Восточной Европе стало обязательным условием для формирования кооперативных основ системы отношений на континенте, в том числе построения новой архитектуры безопасности в Европе. Без преодоления сложившихся в этом пространстве очагов конфликтности выработать приемлемый modus operandi для всех акторов континентальной системы не представляется возможным. 

Ход развития конкуренции между Россией, США и ЕС в Восточной Европе продемонстрировал неоптимальность конфронтационной логики и ошибочность ожиданий всех её участников. Государствам данного пространства так и не удалось воспользоваться нарастанием противоречий между ведущими центрами силы и переложить на них решение своих политических и экономических проблем. В результате эти государства были вынуждены самостоятельно противостоять последствиям глобального финансового кризиса. Россия сумела предотвратить наиболее негативные для неё военно-политическое сценарии в данном пространстве, но не смогла ни достичь приемлемого компромисса со США и ЕС, ни предотвратить дальнейшего дистанциирования восточноевропейских государств. Для Запада тактика ограниченного вовлечения также оказалась контрпродуктивной, поскольку ни эффективной стабилизации, ни демократизации Восточной Европы осуществить не получилось.
Конечным итогом активной фазы этой конкуренции стал стратегический тупик. На определённом этапе «спираль напряжённости» дошла до такого витка, который для большинства игроков данного пространства считался неприемлемым, то есть до открытого вооружённого конфликта. Ответом на это был переход к политике «перезагрузки», в рамках которой напряжение вокруг восточноевропейских проблем несколько ослабло. Но подобное ослабление являлось следствием скорее негласной линии на «самосдерживание» основных игроков, нежели качественных изменений принципов их взаимодействия в этом пространстве. Достигнутые в предыдущие годы позиции основных игроков сохранялись, а вместе с ними сохранялся и довольно высокий уровень конфликтогенности, хоть и приглушённый общим настроем на конструктивное сотрудничество. 

К тому же, устранив «верхний слой» этой конкуренции на уровне российско-американской стратегической конфронтации, «перезагрузка» вынесла на поверхность два других уровня структурной организации восточноевропейского пространства, не менее значимых для его стабилизации – во-первых, уровень интеграционной конкуренции между Россией и ЕС, а во-вторых, уровень взаимодействия России со странами данного пространства. 
Структурирующее значение, которое приобрела политика Евросоюза для Восточной Европы за эти годы, нельзя сбрасывать со счетов, каким бы ограниченным оно ни казалось. Несмотря на всю критику, которой сопровождалось становление новых форматов политики ЕС в данном пространстве, Брюсселю так или иначе удалось сделать то, что не вышло у Москвы, – сформировать единые политические рамки, объединяющие все шесть стран Восточной Европы, несмотря на разрозненность их целей и подходов в отношениях с ЕС. 

Другой вопрос, насколько эти рамки эффективны для выполнения поставленных задач по стабилизации и нормативной конвергенции восточных соседей. И в этом аспекте политика ЕС существенно пробуксовывает ввиду, во-первых, её собственной структурной специфики, а во-вторых, особенностей её реализации. Евросоюз предлагает восточным партнёрам набор стимулов – общих функциональных инструментов сотрудничества или механизмов участия в интеграционных процессах, требующих соответствующей адаптации регуляторных и управленческих стандартов этих стран. С одной стороны, эти стимулы никак формально не соотносятся с политической ситуацией в данном пространстве и продвигаются как деполитизированные формы сближения, не учитывающие текущих геополитических последствий их воплощения, в первую очередь последствий в отношениях с Россией. Но с другой, самим фактом своего внедрения они означают сдвиг геополитического баланса, который не могут игнорировать ни российские правящие элиты, ни руководства соседних стран. Брюссель, в свою очередь, не предпринимает необходимых шагов для нейтрализации негативных эффектов от подобного геополитического сдвига: он не проявляет ни готовности взять на себя вытекающие из него риски и потери соседних стран, ни стремления дополнить оформление собственного присутствия в данном пространстве усилением механизмов координации с Россией.

Политика России в этом контексте приобретает особое качество главной переменной, которая определяет степень устойчивости геополитического баланса в Восточной Европе. В условиях «перезагрузки» российское руководство предприняло ряд попыток ограничить конфликтный потенциал этого пространства в отношениях с западными партнёрами. С одной стороны, была выдвинута масштабная инициатива, направленная на выработку единых «правил игры» в сфере европейской безопасности при сохранении сложившегося статус-кво (Договор о европейской безопасности). С другой, предпринимаются усилия для создания механизмов координации политики России и Евросоюза в Восточной Европе (комитет Эштон – Лавров). И с третьей, происходит процесс реконструкции отношений с восточно¬европейскими странами, толчок к которому дала смена власти на Украине. 
Нужно отметить, что применяя тактику одностороннего давления в отношении восточноевропейских стран, Россия попадает в ту же ловушку, что и в период 2001-2003 гг. и сводит свой диалог с этими странами к набору взаимных претензий и противоречий. Это несомненно является тупиковым путём развития отношений, который не только не позволяет достичь качественных изменений в геополитическом балансе в данном пространстве, но и серьёзно ослабляет позиции России, которая, в отличие от ЕС, не имеет в своём распоряжении механизмов политического структурирования или кооперативных проектов, ради продвижения которых местные элиты стран Восточной Европы готовы пойти на существенные политические уступки. 

Подводя итог представленного анализа, следует подчеркнуть, что, оставаясь наиболее аморфным, наименее регулируемым и наиболее небезопасным пространством на континенте, Восточная Европа, тем не менее, выполняет и конструктивную функцию, стимулируя ведущие центры силы к поиску оптимальных вариантов организации этого пространства и оптимальных принципов взаимодействия в этом пространстве. Его стратегическая ценность для поддержания безопасности и стабильности как в западной части континента, так и в восточной, настолько высока, что допустить перехода к открытой конфронтации они не могут. Правда, факторов, которые бы делали дальнейшее сохранение нынешнего неустойчивого и конфликтогенного состояния этого пространства непереносимым, и побуждали бы его участников к радикальным изменениям сложившегося положения вещей, тоже не наблюдается. 
Восточная Европа представляет собой сложный комплекс разноуровневых конфликтов и противоречий, который не вписывается ни в один навязанный извне проект – ни в американский проект продвижения демократии, ни в проект нормативной конвергенции Евросоюза, ни в российский проект постсоветской реинтеграции России. Нахождение приемлемого баланса в этом пространстве требует комплексных интегральных решений, осуществление которых непременно связано с ревизией действующих политических подходов, а также отказом от ряда достигнутых позиций как со стороны ведущих центров силы, так и со стороны самих восточноевропейских стран. Сложность подобного пути наряду с негарантированностью окончательного результата заставляет всех игроков придерживаться традиционных подходов, которые, несмотря на их неоптимальность, дают возможность сохранить отдельные преимущества и закрепить достигнутые позиции. Поэтому текущее аморфное, конкурентное состояние пространства Восточной Европы, хоть и не устраивает многих его участников, но вполне может продлиться достаточно долгое время до тех пор, пока один из экстремумов – переход к конфронтации или к координации – не возобладает в их политическом мышлении над тактическими преимуществами, обеспечиваемыми этим состоянием.

Таким образом, можно сделать вывод, что противоречия между ведущими центрами силы в Восточной Европе не являются первичным структурным фактором для конфигурации европейской системы, а скорее выступают производными от базовых политических противоречий между ними, однако, разрешение последних требует нахождения оптимальных путей решения острых вопросов на восточноевропейском направлении. Исходя из этого, можно сказать, что в геополитической конфигурации европейской системы Восточная Европа играет роль промежуточного пространства, аморфность и флуктуативность которого создаёт поле для конкуренции за влияние, а взаимосвязи, сформированные в этом пространстве, дополняют существующую конфигурацию, но не определяют её. 

4