Философы. Жан Жак Руссо

    "Первоначальное  состояние" признано у Руссо  естественным не потому, что во  имя него следовало бы отречься  от достижений цивилизации, а  потому, что в нем люди независимы  друг от друга, живут в согласии  со своей собственной и окружающей  природой. Они отличаются от других  животных способностью к самосовершенствованию,  и это способность выводит  их из полу животного состояния.  Коренной перелом в развитии  человеческой природы Руссо связывает  с появлением частной собственности.  Появилась собственность исчезло равенство. В этом новом качественном состоянии свобода, сущность человека, приняла отчужденную форму и в ней как в своем "инобытии" утратила свою первоначальную целостность, распалось на противоположности: "господство" и "подчинение".

    Оба эти моменты принадлежат системе  отношений, несовместимых с первоначальной свободой. В самом деле, "очень  трудно привести к повиновению того, кто сам отнюдь не стремится повелевать, и самому ловкому политику не удастся  поработить людей, которые не желают ничего другого, как быть свободными". С другой стороны, в гражданском  обществе вообще нет свободных, в  известном смысле все - рабы: каждый позволяет угнетать себя лишь постольку, поскольку сам больше дорожит  господством, чем независимостью, и  соглашается носить оковы, чтобы  иметь возможность в свою очередь  налагать цепи на других. Отношение  господина к покоренному не остается однонаправленным, а с необходимостью развивается в более сложное взаимоотношения, имеющие результатом зависимость господина от раба, - это процесс раскрытия того факта, что господин уже "в себе" несвободен.

    Отношение человека к природному предмету вполне сопоставимо у Руссо с отношением человека к другому человеку и  к самому себе. Местами он даже не находит нужным проводить особое различие между природой человека и  окружающей природой. Для него насилие  над внешней природой, в которое  выливается систематическое преобразование и подчинение ее, есть коррелят и  проекция преобразующейся, точнее, преобразуемой  человеком собственной природой человека: "Подобно тому как, чтобы  установить рабство, пришлось совершить  насилие над природой, так и  для того, чтобы увековечить право  рабовладения, нужно было изменить природу". Стремление к господству над природным миром, покорение  природы подчинение ее уже предполагает, что первоначальная сущность самого человека претерпела коренные изменения. Основной "клеточкой" нового состояния  стал собственник. Он стремится лишить природный предмет его самобытности, присвоить себе его самостоятельность, подчинить своей власти, превратить в собственность. О "задушевной слитности" с природой в этом состоянии уже  не может быть и речи: человек  теперь противостоит природе. Насилие  над ней есть одновременно и насилие  над собою. Природный предмет, казалось бы, оказывает обратное воздействие  и как ба мстит за приниженность  своему властелину: человек оказывается "подвластен, так сказать, всей природе, и в особенности себе подобным". Тем самым Руссо лишь разъясняет просветительский тезис о том, что природа побеждается подчинением ей, - тезис, не до конца понимаемый самими его восторженными провозвестниками. Руссоистское мышление оборачивается против просветительского не потому, что отходит от позиции последнего, а потому, что последовательнее развивает ее, глубже раскрывает ее смысл.

    Способность человека к самосовершенствованию, которая вывела его из состояния  дикости, стала одновременно и источником всех его несчастий: "именно она, способствуя с веками расцвету его  знаний и заблуждений, пороков и  добродетелей, превращает его со временем в тирана самого себя и природы". Это человеческая способность с энтузиазмом признается и просветителями, но принимается только в абстрактной ее форме, вне качественного ее изменения, вне развития: самосовершенствование всегда означает благо, прогресс и не где не ставится под сомнение, тогда как у Руссо как раз современная форма самосовершенствования человека вызывает сомнение: он находит, что с появлением частной собственности "дальнейшее развитие представляет собою по видимости шаги к совершенствованию индивидуума, а на деле – к одряхлению рода", т. е. что прогресс есть одновременно и регресс: человек впадает в состояние более низкое, чем-то, из которого вышел. В этом новом качественном состоянии самосовершенствование выступает в противоположность самому себе, как самодеградация. То, что цивилизовало людей, привело также к упадку рода. Прогресс выступил в антагонистичной самому себе форме.

    Таким образом, социальное развитие понято у  Руссо по сути диалектчески - никак монотонные увеличения, наращивание одного и того же качества, а как переход в новое качество, свою противоположность, как внутреннее расщепление первоначального единства на противостоящие ему, а также друг другу и самим себе и превращающиеся друг в друга моменты. Таков смысл "тавтологичного" на первый взгляд руссоистского выражения: "развитие способности к самосовершенствованию".

    При всем своем критическом отношении  к новому, гражданскому состоянию 

    Руссо все же рассматривает его в  целом как шаг человечества вперед, потому что в нем под маской отчуждения получает свое действительное развитие подлинная человеческая сущность. В этой отчужденности человек  оказался в интенсивном разладе  с самим собой, стал не равен самому себе. Но к первобытной "безмятежности  духа" возврат не возможен, исторический процесс не обратим – нельзя "ни вернутся назад, ни отказаться от злосчастных  приобретений".

    В выявлении контрастов и парадоксов цивилизованного мира у Руссо  нет недостатка. Но это не значит, что он призывает "встань на четвереньки", "вернутся в леса и жить с медведями". "Такой вывод, - говорит он, - вполне в духе моих противников". Руссо  поднимает вопрос об установлении равенства  среди людей, прежде всего политического, выдвигая его как общечеловеческое требование.

    "Народы  поставили над собою правителей, что бы защитить свою свободу,  а не для того, чтобы обратить  себя в рабов". Каким же образом  может политическая власть превратиться  в нечто противоположное своему  первоначальному назначению? Чтобы  понять такое превращение, говорит  Руссо, нужно иметь в виду, что  "пороки, которые делают необходимыми  общественные установления, сами  по себе делают неизбежными  и те злоупотребления, которым  они открывают дорогу". При  возможности злоупотреблений властью,  основанной на законах, она  легко превращалась во власть  неограниченную. При деспотизме  неравенство достигает высшего  предела и превращается в свою  противоположность: перед деспотом  все равны, именно, равны нулю. Общество как бы возвращается  к своей отправной точке; но  то было естественное состояние  в чистом виде, а это новое  естественное состояние – плод  крайнего разложения.

    Общество  как бы возвращается к своей отправной  точке; но то было естественное состояние  в чистом виде, а это новое естественное состояние- плод крайнего разложения.

    Теперь  мы видим, что "снятие" неравенства  осуществилось на чужой равенство  основе – на деспотизме. Но деспот остается повелителем лишь до тех пор, пока он сильнее всех. "Как только люди оказываются в силах его изгнать, у него нет оснований жаловаться на насилие…

    Одной только силой он держался, одна только сила его и низвергала. Все, таким  образом, идет своим естественным путем". Новые перевороты должны, по мысли  Руссо, привести к равенству людей.

    Энгельс в "Анти-Дюринге", мы находим у Руссо целый ряд диалектических оборотов, которыми пользуется Маркс: таковы процессы, антагонистичные по своей природе, содержащие противоречие; превращение крайности в свою противоположность и, наконец, отрицание отрицания.

    В первоначальных соглашениях, конституировавших  политические общности, по мнению Руссо, были допущены ложные, неправосообразные принципы, которые сами себе опровергают: они в конце концов манифестируют свою "моральный износ" и подлежат упразднению. Осознание этого оказалось возможным лишь на опыте долгого и мучительного развития. Так называемый первоначальный договор был объединением богатых против бедных, он накладывал только новые пути на слабого и придавал новые силы богатому. Это не был договор в собственном смысле, ибо он покоился не на праве, а на силе. Но подчинение силе – это акт необходимости, а не добровольно принимаемого на себя обязательства.

    Соглашению  между двумя правовыми лицами есть частный договор, в котором  обе котором обе воли сохраняют  каждую свою обособленность от другой, остаются двух частными, а не единым целым, не одной общей волей. Иное дело общественный договор – это договор всего народа с самим собою.

    Образуется  некоторое коллективное существо –  суверен, или народ в целом. Воля его представляет собой неразделенное  единство, целостность, отличную от множественности, от суммы многих. "Часто существует немалое различие между волею  всех и общею волею. Эта вторая блюдет только общие интересы; первая – интересы частные". Сферы действия той и другой строго разграничены: "Подобно тому как частная воля не может представлять волю общую, так и общая воля в свою очередь изменяет свою природу, если она направлена к частной цели".

    Имея  назначением обеспечить неприкосновенность личности и собственности и быть гарантией эгоизма членов ассоциации, устройство общественного договора нацелено одновременно на то, чтобы  предотвратить вторжение частного интереса, своеволия эгоистических  индивидов в общественную жизнь. Договор призван служить внешней  рамкой произволу и противостоять  ему там, где произвол "выходит  из себя". Экспансия частного интереса в общественную жизнь пагубна не только для общей воли, но и для него самого: он начинает идти наперекор себе и попадает в неразрешимое противоречие, тогда как сосредоточенный в своей собственной сфере он свободно противостоит другому частному интересу и общей воле, а последняя, очищенная, освобожденная от частных интересов, так же свободно противостоит им.

    Нет ли в этом дуализма или эклетического соединения двух принципов? Будь вопрос отнесен к действительности, с которой имеет дело Руссо, или к мышлению его, в любом случае следует ответить, что здесь перед нами диалектический монизм: двойственность частной воли и общей дедуцирована и с первой. В самом деле, каждый интерес основывается на ином начале. Согласи интересов двух частных лиц возникает в следствие противоположности их интересов третьего. Этой известной и до него мыслей Руссо дает блестящее развитие: "Согласие всех интересов возникает в следствие противоположности их интересу каждого. Не будь различны интересы, едва ли можно было бы понять, что такое интерес общий, который тогда не встречал бы никакого противодействия; все шло бы само собой, и политика не была бы более искусством".

    Подобно тому как политическая эмансипация в буржуазной революции означает "сведение человека, с одной стороны, к члену гражданского общества, к эгоистическому, независимому индивиду, с другой – к гражданину государства, к юридическому лицу", в государстве общественного договора каждый человек также выступает в двояком качестве: как частное лицо и как член суверена. Член суверена – общественная, политическое существо – выступает как абстрактный человек, отчужденный от естественного человека – частного лица эгоистического индивида. Руссо настаивает на такой расщепленности человека и на необходимости четко различать обе стороны.

    Имеет смысл отметить отношения этих мыслей Руссо, во-первых, к диалектике как  способу постижения действительности, во-вторых, к самой действительности. "Рассечение" как общества, так  и человека на противостоящие друг другу составляющие части может  показаться чем-то противоположным  диалектике. На самом же деле это  противоположно только гегелевскому типу диалектики и приближается к марксовскому ее типу. Действительно, диалектика Гегеля пластична, что особенно хорошо видно на его "Науке логике". Пластичность достигается у него благодаря опосредствованию противоположностей третей, мысленно категорией. У Маркса же в "Капитале" противоположности при всех их взаимных переходах сохраняют свою жёсткость. Маркс подчёркивает "действительную противоположность" и находят ошибку как раз в том, "что резкость действительных противоположностей, их превращение в крайности считается чем-то вредным, чему считают нужным по возможности помешать, между тем как это превращение означает не что иное, как их самопознание и в равной мере их пламенное стремление к решающей борьбе"; ошибка заключается в том, что противоположности пытаются смягчить, "пытаются их опосредствовать. Непосредственно эта критика Маркса направлена против Гегеля и именно потому вопросу, по которому Гегель расходится с Руссо. Дело касается противоположности гражданского общества и политической его организации; Гегель пытается смягчить эти противоположности. Руссо – очистить их от смешения и заострить.

    Во-вторых, что касается отношение к действительности, то руссоистский способ мышления дал возможность предвосхитить революционно демократические преобразования общества. Руссоисткая диалектика, следовательно, содержала в себе эвристический принцип: с ее помощью была открыта новая, не существовавшая еще в то время, реальность.

    Построение  общественного договора исходит  из факта существования эгоистических  индивидов как из предпосылки  и зависит от нее, но зависит по своему становлению, формированию, а  не по своему бытию.

    Попытаемся  теперь указать собственно руссоистский принцип. Своевольный эгоистический индивид гражданского общества является отправным пунктом исследования, "элементарной клеточной" построения теории общественного договора. Характеристики такого индивида – индивидуализм, свобода воли в форме произвола и т. п. – так же мало могут служить характеристиками руссоистской методологии, как, скажем, свойства товара – этой "элементарной клеточки" в экономической структуре исследуемого Марксом буржуазного общества – могли бы в какой-либо мере характеризовать существо марксовского мировоззрения. Следует отличать принцип мировоззрения самого Руссо от принципа того фрагмента действительности, к рассмотрению которого он подходит; к гражданскому обществу он прилагает его же собственную, а не свою мерку, когда говорит о своеволии индивида в этом обществе. Руссо сам не только не придерживается такого понимания свободы, но считает осуществление ее как раз противоположностью истинной свободе. Своеволие – это "разум в бреду". Воля не свободна, пока она неразумна.