Апология сумасшедшего

Апология сумасшедшего

О мои братья! Я сказал много горьких истин, но без всякой горечи.  
Кольридж 

Милосердие, говорит ап. Павел, все терпит, всему верит, все переносит: итак, будем все терпеть, все переносить, всему верить,— будем милосердны.

В сущности, правительство  только исполнило свой долг; можно  даже сказать, что в мерах строгости, применяемых к нам сейчас, нет  ничего чудовищного, так как они далеко не превзошли ожиданий значительного круга лиц. В самом деле, что еще может делать правительство, одушевленное самыми лучшими намерениями, как не следовать тому, что оно искренно считает серьезным желаньем страны? Есть разные способы любить свое отечество. Прекрасная вещь — любовь к отечеству, но есть еще нечто более прекрасное — это любовь к истине. Любовь к отечеству рождает героев, любовь к истине создает мудрецов. Любовь к родине разделяет народы, питает национальную ненависть; любовь к истине распространяет свет знания, создает духовные наслаждения, приближает людей к Божеству. Не через родину, а через истину ведет путь на небо. Правда, мы, русские, всегда мало интересовались тем, что — истина и что — ложь.

Я никогда не добивался  народных рукоплесканий, я всегда думал, что род человеческий должен следовать  только за своими естественными вождями, что он может подвигаться вперед только под руководством тех, кто получил от самого неба назначение и силу вести его, что инстинкты масс  более страстны, узки и эгоистичны, чем инстинкты отдельного человека, что так называемый здравый смысл народа вовсе не есть здравый смысл; что не в людской толпе рождается истина, что ее нельзя выразить числом, наконец, что во всем своем могуществе и блеске человеческое сознание всегда обнаруживалось только в одиноком уме, который является центром и солнцем его сферы. Как же случилось, что в один прекрасный день я очутился перед разгневанной публикой,— публикой, чьих похвал я никогда не добивался, чьи прихоти меня не задевали? Этого я не в состоянии объяснить. Но вот что я могу утверждать с полною уверенностью.

Уже триста лет Россия стремится  слиться с Западной Европой, заимствует оттуда все наиболее серьезные идеи, наиболее плодотворные познания. Но вот уже век и более, как она не ограничивается и этим. Величайший из наших царей полтораста лет назад пред лицом всего мира отрекся от старой России. . Он ввел в наш язык западные речения; свою новую столицу он назвал западным именем; он отбросил свой наследственный титул и принял титул западный; наконец, он почти отказался от своего собственного имени и не раз подписывал свои державные решения западным именем. С этого времени мы только и делали, что, не сводя глаз с Запада, так сказать, вбирали в себя веяния, приходившие к нам оттуда, и питались ими. Из западных книг мы научились произносить по складам имена вещей. Нашей собственной истории научила нас одна из западных стран; мы целиком перевели западную литературу, выучили ее наизусть, нарядились в ее лоскутья и наконец стали счастливы, что походим на Запад, и гордились, когда он снисходительно соглашался причислять нас к своим.

Надо сознаться, что создание Петра Великого было прекрасно. И не для своей только нации работал великий человек. Никогда ни один народ не был менее пристрастен к самому себе, нежели русский народ, каким воспитал его Петр Великий, и ни один народ не достиг также более славных успехов на поприще прогресса. Высокий ум этого необыкновенного человека безошибочно угадал, какова должна быть наша современная точка на пути цивилизации и всемирного умственного движения. Он видел, что, за полным почти отсутствием у нас исторических данных, мы не можем утвердить наше будущее на этой бессильной основе, он хорошо понял, что, стоя лицом к лицу со старой европейской цивилизацией, нам незачем задыхаться в нашей истории и незачем тащиться, подобно западным народам, чрез хаос национальных предрассудков, что мы должны свободным порывом наших внутренних сил овладеть предназначенной нам судьбой. И он освободил нас от всех этих пережитков прошлого, которые загромождают быт исторических обществ и затрудняют их движение; он открыл наш ум всем великим и прекрасным идеям, какие существуют среди людей.

Неужели вы думаете, что, если бы он нашел у своего народа богатую  и плодотворную историю, живые предания и глубоко укоренившиеся учреждения, он не поколебался бы кинуть его  в новую форму? Неужели вы думаете, что будь пред ним резко очерченная, ярко выраженная народность, инстинкт организатора не заставил бы его, напротив, обратиться к этой народности за средствами, необходимыми для возрождения его страны?

И, с другой стороны, позволила  ли бы страна, чтобы у нее отняли ее прошлое и навязали ей прошлое Европы? Но ничего этого не было. Петр Великий нашел у себя дома только лист белой бумаги и написал на нем слова Европа и Запад; и с тех пор мы принадлежим к Европе и Западу. Не надо заблуждаться: как бы велик ни был гений этого человека и необычайная энергия его воли, то, что он сделал, было возможно лишь среди нации, чьи традиции были бессильны создать ее будущее. Присмотритесь хорошенько, и вы увидите, что каждый важный факт нашей истории пришел извне, каждая новая идея почти всегда заимствована. Но в этом наблюдении нет ничего обидного для национального чувства; если оно верно, его следует принять. Есть великие народы—  таков именно наш народ. История всякого народа представляет собою не только вереницу следующих друг за другом фактов, но и цепь связанных друг с другом идей.

Возможно, что славяне при поисках будут время от времени откапывать диковинки для наших музеев и библиотек; но, по моему мнению, позволительно сомневаться, чтобы им удалось когда-нибудь извлечь из нашей исторической почвы нечто такое, что могло бы заполнить пустоту наших душ и дать плотность нашему расплывчатому сознанию. С жизнью народов бывает почти то же, что с жизнью отдельных людей. Всякий человек живет, но только человек гениальный или поставленный в какие-нибудь особенные условия имеет настоящую историю.

Мир искони делился на две  части — Восток и Запад. Это  не только географическое деление, но также и порядок вещей, обусловленный  самой природой разумного существа: это — два принципа, соответствующие  двум динамическим силам природы, две  идеи, обнимающие весь жизненный строй  человеческого рода. Сосредоточиваясь, углубляясь, замыкаясь в самом  себе, созидался человеческий ум на Востоке; раскидываясь вовне, борясь со всеми препятствиями, развивается  он на Западе. По этим первоначальным данным естественно сложилось общество. На Востоке мысль, углубившись в  самое себя, предоставила общественной власти распоряжение всеми благами  земли; на Западе идея, всюду кидаясь, вступаясь за все нужды человека, основала власть на принципе права; тем не менее и в той, и в другой сфере, жизнь была сильна и плодотворна; там и здесь человеческий разум не имел недостатка в высоких вдохновениях, глубоких мыслях и возвышенных созданиях. Первым выступил Восток и излил на землю потоки света из глубины своего уединенного созерцания; затем пришел Запад со своей всеобъемлющей деятельностью, своим живым словом. Но на Востоке покорные умы, коленопреклоненные пред историческим авторитетом, истощились в безропотном служении священному для них принципу и в конце концов уснули, замкнутые в своем неподвижном синтезе, не догадываясь о новых судьбах, которые готовились для них; между тем на Западе они шли гордо и свободно, преклоняясь только пред авторитетом разума и неба, останавливаясь только пред неизвестным, непрестанно устремив взор в безграничное будущее. И здесь они еще идут вперед,— вы это знаете; и мы думали, что идем вместе с ними со времени Петра Великого.

Но вот является новая  школа. Больше не нужно Запада, надо разрушить создание Петра Великого. Забыв о том, что сделал для  нас Запад, не зная благодарности  к великому человеку, который нас  цивилизовал, и к Европе, которая  нас обучила, они отвергают и  Европу, и великого человека, и в  пылу увлечения этот новоиспеченный патриотизм уже спешит провозгласить  нас любимыми детьми Востока. Какая  нам нужда, говорят они, искать просвещения  у народов Запада? Разве у нас  самих не было всех зачатков социального  строя неизмеримо лучшего, нежели европейский? Почему не выждали действия времени? Предоставленные самим себе, мы скоро опередили бы все эти народы, преданные заблуждению и лжи. Да и чему нам было завидовать на Западе? Его религиозным войнам, его папству, рыцарству, инквизиции? Не Запад родина науки и всех глубоких вещей- Восток. Старый Восток сходит со сцены. Между нами будут жить отныне эти дивные предания, среди нас осуществятся эти великие и таинственные истины, хранение которых было вверено ему от начала вещей. Но на этот раз толчок исходит не сверху. Напротив, в высших слоях общества память нашего державного преобразователя, говорят, никогда не почиталась более, чем теперь. Итак, почин всецело принадлежит стране. Куда приведет нас этот первый акт эмансипированного народного разума? Бог весть! Но кто серьезно любит свою родину, того не может не огорчать глубоко это отступничество наших наиболее передовых умов от всего, чему мы обязаны нашей славой, нашим величием; и, я думаю, дело честного гражданина — стараться по мере сил оценить это необычайное явление.

Мы живем на востоке  Европы — это верно, и тем не менее мы никогда не принадлежали к Востоку. У Востока — своя история, не имеющая ничего общего с  нашей. Ему присуща, плодотворная идея, которая в свое время обусловила громадное развитие разума. Эта идея поставила духовное начало во главу общества; она подчинила все власти одному ненарушимому высшему закону — закону истории; она глубоко разработала систему нравственных иерархий; и хотя она втиснула жизнь в слишком тесные рамки, однако она освободила ее от всякого внешнего воздействия и отметила печатью удивительной глубины. У нас не было ничего подобного. Духовное начало, неизменно подчиненное светскому, никогда не утвердилось на вершине общества; исторический закон, традиция, никогда не получал у нас исключительного господства; жизнь никогда не устраивалась у нас неизменным образом; наконец, нравственной иерархии у нас никогда не было и следа. Мы просто северный народ и по идеям, как и по климату, очень далеки от благоуханной долины Кашмира и священных берегов Ганга.

Дело в том, что мы еще  никогда не рассматривали нашу историю  с философской точки зрения. Ни одно из великих событий нашего национального  существования не было должным образом  характеризовано, ни один из великих  переломов нашей истории не был  добросовестно оценен; отсюда все  эти странные фантазии, все эти  ретроспективные утопии, все эти  мечты о невозможном будущем, которые волнуют теперь наши патриотические умы. Пятьдесят лет назад немецкие ученые открыли наших летописцев; потом Карамзин рассказал дела и  подвиги наших государей; в наши дни плохие писатели, неумелые антикварии и несколько неудавшихся поэтов, не владея ни ученостью немцев, ни пером  знаменитого историка, самоуверенно рисуют и воскрешают времена и  нравы, которых уже никто у  нас не помнит и не любит: таков  итог наших трудов по национальной истории. Надо признаться, что из всего  этого мудрено извлечь серьезное предчувствие ожидающих нас судеб. Между тем именно в нем теперь все дело; именно эти результаты составляют в настоящее время весь интерес исторических изысканий.

Я сказал только и повторяю, что пора бросить ясный взгляд на наше прошлое, и не затем, чтобы  извлечь из него старые, реликвии, идеи поглощенные временем, антипатии, с которыми давно покончил здравый смысл наших государей и самого народа, но для того, чтобы узнать, как мы должны относиться к нашему прошлому.

Больше, чем кто-либо из вас, поверьте, я люблю свою страну, желаю  ей славы, умею ценить высокие качества моего народа; но я не научился любить свою родину с закрытыми глазами, с преклоненной головой, с запертыми устами. Я нахожу, что человек может быть полезен своей стране только в том случае, если ясно видит ее; я думаю, что время слепых влюбленностей прошло, что теперь мы прежде всего обязаны родине истиной. Я люблю мое отечество, как Петр Великий научил меня любить его. Мне чужд этот блаженный патриотизм лени, который приспособляется все видеть в розовом свете и носится со своими иллюзиями. Я полагаю, что мы пришли после других для того, чтобы делать лучше их, чтобы не впадать в их ошибки, в их заблуждения и суеверия. Тот обнаружил бы, глубокое непонимание роли, выпавшей нам на долю, кто стал бы утверждать, что мы обречены кое-как повторять весь длинный ряд безумств, совершенных народами, которые находились в менее благоприятном положении, чем мы, и снова пройти через все бедствия, пережитые ими. Я считаю наше положение счастливым, я думаю, что большое преимущество — иметь возможность созерцать и судить мир со всей высоты мысли. Больше того: у меня есть глубокое убеждение, что мы призваны решить большую часть проблем социального порядка, завершить большую часть идей, возникших в старых обществах, ответить на важнейшие вопросы, какие занимают человечество. Мы самой природой вещей предназначены быть настоящим совестным судом по многим тяжбам, которые ведутся перед великими трибуналами человеческого духа и человеческого общества.

Взгляните, что делается в тех странах, которые я, может  быть, слишком превознес. Там неоднократно наблюдалось: едва появится на свет Божий  новая идея, тотчас все узкие эгоизмы, все ребяческие тщеславия набрасываются на нее, и минуту спустя, она уносится в те отвлеченные сферы, где исчезает всякая бесплодная пыль. У нас же нет этих страстных интересов, этих готовых мнений, этих установившихся предрассудков; мы девственным умом встречаем каждую новую идею. Ни наши учреждения, ни нравы, ни мнения— ничто не противится немедленному осуществлению благ. Стоит лишь какой-нибудь властной воле высказаться среди нас — и все мнения стушевываются и все умы открываются новой мысли, которая предложена им. Теперь нужно стараться лишь постигнуть нынешний характер страны в его готовом виде, каким его сделала сама природа вещей, и извлечь из него всю возможную пользу. Правда, история больше не в нашей власти, но наука нам принадлежит; мы не в состоянии снова проделать всю работу человеческого духа, но мы можем принять участие в его дальнейших трудах; прошлое уже нам не подвластно, но будущее зависит от нас.

Мы никогда не жили под  роковым давлением логики времен; никогда мы не были ввергаемы всемогущею силою в те пропасти, какие века вырывают перед народами. Воспользуемся  же огромным преимуществом, в силу которого мы должны повиноваться только голосу просвещенного разума, сознательной воли. Познаем, что для нас не существует непреложной необходимости, что, благодаря  небу, мы не стоим на крутой покатости, увлекающей столько других народов  к их неведомым судьбам; что в  нашей власти измерять каждый шаг, который  мы делаем, обдумывать каждую идею, задевающую наше сознание; нам позволено надеяться на благоденствие, и для достижения этих окончательных результатов нам нужен только один властный акт той верховной воли, которая вмещает в себе все воли нации, которая выражает все ее стремления, которая уже не раз открывала ей новые пути, развертывала пред ее глазами новые горизонты и вносила в ее разум новое просвещение.

Что же, разве я предлагаю  моей родине скудное будущее? Или  вы находите, что призываю для нее  бесславные судьбы? И это великое  будущее, которое, без сомнения, осуществится, эти прекрасные судьбы, которые, без  сомнения, исполнятся, будут лишь результатом  тех особенных свойств русского народа. Было преувеличением не признать того, что мы увидели свет на почве, не вспаханной и не оплодотворенной предшествующими поколениями, где ничто не говорило нам о протекших веках, где не было никаких задатков нового мира; было преувеличением не воздать должного церкви, столь смиренной, иногда столь героической; наконец, может быть, преувеличением было опечалиться хотя бы на минуту за судьбу народа, из недр которого вышли могучая натура Петра Великого, всеобъемлющий ум Ломоносова и грациозный гений Пушкина.