Автор работы: Пользователь скрыл имя, 10 Февраля 2012 в 18:04, научная работа
Вопрос, о котором пойдет речь, имеет характер универсального теста; отношение к нему (а отнюдь не ответ) делит потенциальных респондентов на две части своеобразным интеллектуальным барьером: по одну сторону оказываются ответственные мыслители и просто люди обладающие вкусом, которые морщатся, когда им приходится «на полном серьезе» сталкиваться с требованием сказать, в чем же все-таки состоит смысл жизни. Тот факт, что риторический вопрос задается без какого либо издевательства лишь усугубляет досаду и ощущение безнадежности.
С
точки зрения Лакана ребенка удивляет,
прежде всего, следующее обстоятельство:
вот ведь как получается – если
взрослого о чем-то спросить, тебе
ответят! Это интригующее приключение
не дает ребенку покоя, он повторяет
свои настойчивые попытки изо дня в
день, вовсе поначалу не вникая в смысл
ответа, но зато усваивая то обстоятельство,
что смысл есть. Заметим, что это два принципиально
различных модуса понимания; знать, что
смысл есть, и знать, в чем именно он состоит.
Второе без первого невозможно, а вот первое
без второго не только возможно, но и в
состоянии поддерживать контур коммуникации
в состоянии полной готовности даже при
отсутствии как входящих, так и исходящих
содержательных сообщений.
«Надо
же, в мире есть такая штука как
смысл», вот что узнает ребенок, задавая
свои «почему?» и не теряя энтузиазма при
каждом очередном подтверждении. Согласно
Лакану, ребенку хотелось узнать почему
вообще ты мне это говоришь, и своей цели
он добивается, не осознавая важности
открытия. Декарт, озабоченный проблемой
детекции субъекта, писал: «Если куклу
нажать в определенном месте, она отзовется,
скажет «ма-ма», а если нажать в другом
месте, скажет «больно!» Декарта интересовала
критическая серия испытаний, необходимая
для различения вещи протяженной и вещи
мыслящей; интерес к говорящим куклам
возникает у ребенка в возрасти двух лет.
Ребенок нажимает на куклу и слышит «мама»
или «уа-уа», а через некоторое время (и
это крайне важно), он нажимает на куклу
чтобы услышать «уа-уа». В отличие от взрослых,
детям отнюдь не надоедают все новые и
новые подтверждении «уа-уа эффекта»
По
мере взросления, однако, ребенок обнаруживает
несравненно более интересное говорящее
устройство, которым тоже можно научиться
управлять. Для этого необходимо
надавить в нужном месте. Если обратиться
к взрослому с каким-нибудь требованием,
тот вполне может отмахнуться, а то и накричать,
но если спросить его «почему?», взрослый
в ответ скажет что-похожее на уа-уа. Это
интригующе интересно, тем более, что с
самого начала обнаруживаются (в отличие
от говорящей куклы) два типа ответов,
несмотря но то, что нажимаешь, как будто,
в одном и том же месте;
-
А почему птички пьют из
лужи?
-
Потому что им пить хочется.
Ожидаемый
эффект налицо, говорящее устройство
сказало что-то вроде уа-уа. Это
было приятно, и ребенок стремится к следующему
акту коммуникации. И вновь слышит приятное
уа-уа! А потом вдруг облом, как если бы
у взрослого попросили тигренка или бинокль:
-
А почему французы говорят
по-французски?
-
Отстань, не задавай дурацких
вопросов.
Это
было неожиданно, ведь предыдущие нажатия
отзывались приятным уа-уа, а тут
обрыв коммуникации. Зато, как правило,
удается извлечь действительно
важное знание, уж конечно не имеющее
отношение к жажде птичек или
вращению земли («почему бывает ночь?»).
Это фундаментальное знание гласит: одни
вопросы имеют смысл (пока еще совершенно
непонятно почему) и отзываются доброжелательным
уа-уа, другие же смысла не имеют и ведут
к обрыву коммуникации. Кроме того, сам
смысл имеет высокую ценность. Располагая
этим знанием можно уже идти дальше и после
его усвоения возраст почемучек в принципе
заканчивается. Опять же, заканчивается
не потому, что любопытство удовлетворено,
но, во первых, стало ясно почему вообще
ты мне это говоришь – во имя смысла. Во-вторых,
постоянные почему теперь не приветствуются,
поскольку указывают на некое отставание
в развитии, подросток должен уже уметь
самостоятельно отсеивать вопросы, лишенные
смысла.
Итак,
языковая игра в почемучек редуцируется,
но отнюдь не исчезает. Ее редукция как
раз сводится к сжатию и удержанию прежнего
универсального любопытства в рамках
избранных проклятых вопросов. То есть,
вопрос в чем смысл жизни оказывается
сохраненным «взрослым» коррелятом детских
вопросов типа «почему французы говорят
по-французски?». Соответственно, дети,
которые эти вопросы задавали, как бы передают
вахту умудренным старцам, всерьез отвечающим
на вопросы, поддерживающие ценность самого
вопрощания. Жертвы всесожжения обеспечивают
уа-уа эффект, - а он по-прежнему крайне
важен на решающих участках. Наука получает
возможность не откликаться на каждый
запрос о серьезности ее намерений, а значит
и не отвлекаться. В значительной мере
в этом и заключается ее сила. Не только
наука, но и любое дисциплинарное самовозрастаюшее
знание поддерживаются смысловым полем,
порождаемым двумя типами генераторов.
Почемучки генерируют неисчерпаемую серию
вопросов, которые в дальнейшем ограничиваются
и дисциплинируются, а пифии мудрости
генерируют уа-уа-ответ, выстраданный
и оплаченный жизнью, а потому задающий
высокую планку ценности. И лишь таким
образом, в форме бытия-для-другого, раскрывается
смысл и ответа (любого, лишь бы серьезного,
то есть настоящего «уа-уа») и самого вопроса.
Но если ограничиться только формой для
себя, мы обнаружим лишь самозабвенную
песнь на одном полюсе и горестное недоумение
на другом.
Ибо,
какие высокопарные речи о духовных
исканиях не звучали бы из уст вдохновленных
пифий, содержание послания раскрывается
без особого труда: проживи эту
жизнь достойно, и тогда ты станешь
таким, как мы. Для субъекта, сохраняющего
полноту вменяемости это, конечно же, означает
одно из двух.
Либо
в жизни вообще нет никакого смысла.
Либо засуньте этот ваш смысл себе в задницу.